— Лиза, поди сюда, милая. Знаешь ли, кто здесь похоронен? Сын твоих деревенских соседей. Бедный молодой человек! Бедные родители! А мы думали найти его, когда случай привел нас в мастерскую синьора Лоренцо!
— Вас не обманули; точно, это была прежде его мастерская, — сказал, задумавшись, Лоренцо, который уже оканчивал свою повесть.
— Как? Неужели та самая?.. — прерывающимся голосом спросила Лиза. Лоренцо вздохнул и молча отвечал наклонением головы.
В следующий праздник Лоренцо Сперальди пошел еще раз взглянуть на свой оригинал.
Неизменная в своем привычном посещении Беппа уже была там; но на этот раз она была не одна. Еще издали возле красного гонеллано{57} итальянской крестьянки Лоренцо увидел широко развевающиеся складки белого кашемирового бурнуса; подойдя ближе, он узнал знакомую русскую путешественницу. Она сидела на гробовом камне рядом с Беппой; нежно обнявшись, как две сестры, они плакали вместе. Изумленный художник едва верил собственным глазам.
Что же свело этих двух женщин? Как сошлись они, как поняли друг друга? Одна, воспитанная в неге и в пышности, с утонченными понятиями, с образованным умом и во всем блеске роскошного наряда; другая — простодушная бедная крестьянка, чья целая жизнь однообразно снуется в неизбежных переходах из родной деревушки на ближайший торг и с торга обратно в ту же деревушку; одна — чужестранка далекого севера, другая — дочь юга, взросшая под этим жарким небом; все в них так несхоже; как же слетелись они из двух противоположных полос земли, будто две однородные песчинки, которым суждено одною бурею быть брошенными на один берег, и не могила ли есть тот берег, куда все, что живет, стекается на равных условиях?
Самая красота двух плачущих женщин представляла разительную противоположность. Бледное лицо Лизы, ее светло-голубые глаза, подернутые томною влагой, и каштановые волосы мягче шелка служили как бы воздушным, прозрачным оттенком резким чертам хорошенькой итальянки, на лице которой самая печаль имела выражение живой страсти, а чувство покорности гордо скрывалось за фанатическим верованием в неотразимую судьбу. Между тем как души их казались разверстыми друг для друга, как слезы их смешивались и дружно лились на одну могилу, Лоренцо слышал, как Беппа своим звонким, выразительным голосом говорила чужестранной синьоре: «Che volete? Era nato pittore, non era il vostro, ne il mio, benche siamo qui insieme, e piangemmo!» «Что делать! Он родился живописцем! Он не принадлежал ни вам, ни мне, хотя мы обе здесь и обе плачем!»
Может быть, некоторым, более прочих взыскательным читателям заблагорассудится потребовать у автора отчет о том, что сталось с хозяйкой после смерти ее любимца-художника? Может быть, иные спросят даже, кто была эта хозяйка? Ответы готовы заранее; вот они: имя и отчества не знаем. Что же касается до дальнейших похождений хозяйки, то до сих пор, к сожалению автора, он ничего не успел разведать, и этого отнюдь не должно ставить ему в вину: эта странная, причудливая хозяйка живет в таком мире, откуда нелегко добыть языка! Не лучше ли оставить ее в покое, а то, чего доброго, как бы не вздумалось ей сыграть новую штуку и сбежать с печатных листов точно так же, как она сбежала с полотна.
М. С. Жукова
Дача на Петергофской дороге{58}
Это был такой добрый, такой превосходный молодой человек, что, право, невозможно было не интересоваться им.
Он был уже в отставке и жил со старушкой-матерью в Петербурге, на Литейной, где нанимал очень хорошую квартиру во втором этаже, ездил в Михайловский театр, обедал нередко в Английском клубе, имел несчетное множество тетушек и дядюшек, значительное имение в Тульской губернии и такое же точно значительное количество — долгу.
Что делать! В молодости он служил в гусарах… позашалился, проигрался; мать была в отчаянии, а тетушки?.. Об них нечего и говорить! Особливо одна тетушка, Елена Павловна; эта решительно была уже вне себя. По всему городу, то есть по всем знакомым домам, точно будто бы тревогу били тетушки, и везде слышно было по секрету: «Бедная сестра! Несчастная женщина! Повеса! Погубил бедную мать. Если б был отец, конечно, уж не то бы было», — и тому подобное. При таком множестве тетушек, конечно, было так же много и кузин; кузины также шумели и даже плакали; но они говорили: «Это просто несчастно; Евгений превосходный человек; святая, небесная душа! Он был завлечен, но он исправится… о, это верно!»