Вот один раз княгиня только что встала и в белом утреннем капоте расположилась, по обыкновению, на своем маленьком канапе, за столиком, на который только что поставили душистый кофе в фарфоровом кофейнике, вдруг — Елена Павловна. Княгиня несколько удивилась.
— А! сестра! Как это так рано?
— Здравствуйте, сестрица! Каковы вы? А я, представьте, вчера была у Белугиной и играла там до двух часов! Затянулись ремизы… Ну, что будешь делать?
— Что же ты сделала?
— Проигралась, разумеется, и еще Ивану Григорьевичу даже не сказала. Такое несчастье, что ужас! Да это бы что еще…
— Да каково с дачи-то ехать домой в два часа ночи! Ведь она на шестой версте?
— Нет, это не те, эти на островах, на Каменном. Да что до этого? Знаете ли что?
— Что такое?
— Ведь она меня сегодня везет к невестке на дачу. Вот к той-то, что живет на Петергофской дороге.
— Ну, что же из этого?
— Как что? Ведь на той же даче живет старушка Байданова. Вы знаете ее?
— Байданова? Нет.
— Ах, как же! Вы забыли. Помните, один Байданов служил в кирасирах и был убит в турецкую кампанию, а другой, — их было два брата, — другой служил в Опекунском совете в Москве; дом у них был на Никитской.
— Да, да, да! постой. Кажется, он был женат на… Сумбуровой?
— Марье Сергевне, которой брат был женат ка княжне Арнаутовой. Дом у них был на Пречистенке, большой с колоннами. Помните, бывало, тетушка Вера Михайловна еще часто езжала к ним?
— Помню, помню. У них-то я и видала Байдановых. Один из них был влюблен в покойницу сестру, Машеньку.
— Это тот, что был убит.
— Нет, кажется, другой.
— Нет, я ведь знаю. Тот так и умер холостым. А другой-то женился на Сумбуровой еще прежде нашего приезда в Москву.
— Точно. Теперь помню. Ведь у них, кажется, было двое детей?
— Как же! Дочь за князем Бацевым, а сын был женат на Лохиной.
— У которых именье в Пензе?
— И чудесное. Недалеко от дядюшки Кирилла Петровича. Если от нас ехать к дядюшке, то надобно проезжать большим селом, церковь на горе, большой пруд и плотина премерзкая… Помните, бывало, матушка-покойница, грязь ли, что ли, уж непременно выйдет из кареты. Огромное село! Как бишь его? Ялки… Ялково. Точно, Ялково. Вот видите, оно было дано в приданое за матерью Лохиной, а Лохина отдала его, по духовной, дочери, что вышла за Байданова. Тысяча пятьсот душ — незаложенные. Какие покосы, какие сады! Да ведь, я думаю, вы помните?
— Как же не помнить! Да я знаю Ялково, как наше Индриково. Ты, видно, сама-то забыла; матушка с покойной Лохиной жили, что называется, душа в душу, и нас, бывало, детьми еще, почти каждую неделю туда возили, и ночевали мы там, и они у нас иногда дня по три живали. Да, конечно, ты этого помнить не можешь, потому что была очень мала тогда, а после Лохина умерла. Он уехал, и мы с тех пор в Ялкове только и побывали, что проездом.
— Видите, сестрица: после этого Байданова, что женат был на дочери покойной Лохиной, осталась одна дочь, единственная наследница.
— Неужели же Байданов умер? Ведь он должен быть еще очень молод.
— Давно умер, и жена умерла, и осталась только одна дочь, одна-единст…
— Как все это умирает! — сказала княгиня задумчиво. — Как теперь помню: он был очень недурен собою, видный мужчина…
— Дочь, говорят, две капли воды он и, представьте, одна-единст…
— Жена его, Марья Сергевна, была очень дурна; такой огромный нос, да и глупе´нька была…
— Ах, сестрица! Да ведь вы это говорите о старике Байданове, что на Сумбуровой был женат. Да тех уже давно нет. А это сын его, что на Лохиной был женат. Вот у него-то осталась дочь, одна-единст…
— Точно, я смешала. Так неужели и он умер?
— В польскую кампанию был ранен; поехал лечиться за границу и там умер. А жена его умерла года два тому назад у себя в подмосковной; только ее отвезли в Ялково и там схоронили. А теперь вот их-то дочь и живет на даче, на Петергофской дороге, с бабушкой, Марьей Сергевной, которую вы помните.