Становая. Так она просить за него едет?
Секретарша (значительно). Нет, не то.
Становая. А, быть может, не переводят ли его куда? Я слышала стороной, не знаю, не вздор ли только, будто губернатор обещал его в полицмейстеры.
Стряпчиха. Хорош будет полицмейстер! Куда ему! Он и здешними мещанами не справит.
Секретарша. Ох вы барыни! Все вы толкуете, а как знать, что оно на самом деле? Подумайте, у Веры Яковлевны племянница на возрасте, невеста; а она ведь женщина дальновидная.
Судейша. Очень дальновидная…
Становая (прерывая). Так вы думаете, за женихом едет?
Секретарша. Я этого не говорю; может быть, повеселить племянницу.
Стряпчиха. О, нет! Для этого она денег не бросит.
Становая. Маргарита Ильинишна! А сколько Зое лет?
Секретарша. Да ведь будет лет шестнадцать.
Стряпчиха. Что это, Маргарита Ильинишна! Уж года три я все слышу шестнадцать.
Судейша. Да не больше. Ведь еще четырех лет нет, как умерла покойная Луиза Карловна. А она осталась после нее лет двенадцати.
Стряпчиха. Четырнадцати, поверьте.
Казначейша. Нет, не будет. Луиза Карловна родила ее, когда я была беременна Анночкой. Я очень помню. Я от нее бабушку взяла.
Стряпчиха. Ах, полноте, Флена Николаевна; вы смешали; разве Катенькой? Я очень знаю, что когда нас перевели сюда, так Зоя была уже пребольшая девочка. А этому уж восемь лет.
Секретарша. Нет, ей не будет больше шестнадцати.
Становая. Да за кого же ее отдают, Маргарита Ильинишна?
Стряпчиха. Уж тотчас и отдают! Ах, Афимья Васильевна!
Казначейша. Маргарита Ильинишна! Помните ли вы, как прошедшею, зимой у Павла Яковлича были гости из губернского города? Я тогда была в таком положении и никуда не выходила…
Секретарша. Помню, матушка.
Становая. Как же! И я помню, асессор Вакуров да советник казенной палаты, как его?.. дай бог память…
Секретарша. Ильин, матушка; человек хороший и с достатком; он вдовый. Тогда они в пустынь ехали и останавливались у Павла Яковлича.
Становая. Так, верно, за него?
Секретарша. Не знаю, матушка.
Казначейша. Я тогда же подумала; я никуда не выходила; слышу: у Павла Яковлича гости…
Стряпчиха. Быть этого не может. По нему ли она невеста!
Становая. А почему же?
Стряпчиха. Помилуйте! Дрянная девчонка, бедная; хоть бы собой хороша, а то и того нет.
Секретарша. Что же! Воспитана хорошо.
Стряпчиха. Уж не то ли, что читает по-немецки Вере Яковлевне, а та ни аза в глаза не знает? Да как она и мужа вздумает зачитывать?
Секретарша. Поет хорошо.
Стряпчиха. Я так не могу ее слышать. Для меня она препротивная. И, право, старшая помещикова дочь во сто раз лучше ее поет.
Становая. Ее, говорят, танцмейстер очень исправил…
Стряпчиха (покраснев). О, нет! Он только аккомпанирует; может быть, советы… а этот Карл Адамыч! Вот антик-то…{66}
Мы оставим дам разговаривать об антике Карле Адамовиче; стряпчиха особенно занялась им, кажется, чтоб опять не заговорили ей о танцмейстере, что ей как-то не совсем нравилось. Все разъехались в полной уверенности, что Зою везут отдавать за советника, и становая в этот же день увезла эту новость с собою, чтоб распустить ее по уезду.
Впрочем, судьба, кажется, на этот раз вздумала оправдать догадки наших дам… Но оставим происшествия их течению и посмотрим, как собирается Вера Яковлевна.
Боже мой! Сколько лепешек, сдобных булок, кренделей напекли! Два пирога, один с курицей и с яйцами, другой с морковью; это очень любила сама Вера Яковлевна. Зажарили часть телятины, пару цыплят да еще кое-что сладкого приготовили. Ведь оно не близко: дорога с лишком сто верст. Вера же Яковлевна ехала на своих, в тарантасе. Она находила необыкновенную приятность останавливаться на квартире, кормить, ночевать, расположиться с самоваром в переднем углу избы, расспрашивать хозяйку о посеве, о снохах. На первом ночлеге у нее была даже знакомая, Семеновна, которая всегда присылала ей рыжичков, груздиков и сама иногда, приезжая на базар, заходила к ней. Вера Яковлевна терпеть не могла почтовых, а о дилижансах или еще о почтовых каретах слышать не могла. «Помилуйте, — говорила она. — Что же это? Разве я почтовый пакет, посылка какая, что меня запрут в карету да и везут? И как же это? Не смей я остановиться где хочу, не смей самовар спросить, не смей на ямщика закричать: как он хочет, мошенник, так и везет. Всего этого набрались в чужих краях. Право, отцы наши не знали почтовых карет, да живали еще и не хуже теперешнего».