Как вам не стыдно иметь так мало веры в свою душу и свой ум! Чего вы боитесь? Ваших сил станет и не на такую борьбу… Мне кажется, вы слишком много думаете о будущем: так, пожалуй, настоящее ускользнет от вас, и вы с сожалением оглянетесь на него уже тогда, когда оно сделается воспоминанием. Часто счастье бывает у нас под рукою, а мы ищем его бог знает где… Не рассердитесь ли вы, если я скажу вам: будьте женщиной в высшем значении слова — не ссорьтесь с головой, но не забывайте и сердца… 3 № «Библиот. для чт.» можете продержать до понедельника.
Преданный вам ***ов
Вы вчера ушли от нас недовольный и раздосадованный. Мне тяжела мысль, что я неумышленно как-нибудь огорчила вас. Что с вами? В душе у меня вы найдете искреннее участие. — Сегодня мне необыкновенно грустно. Небо мутно; перед окном грязь да старые дома; дали не видно; тесно, душно! — Убежала бы я теперь в страну, где светит солнце, шумят деревья, расцветают цветы!.. Пожалейте обо мне, Иван Петрович! Все окружающее меня так далеко от сочувствия с безумной душой моей… О, дайте мне широкое поле, темный лес, светлую реку с отразившимися в ней небесами: упоенная красотами природы, убаюканная ее песнями, я бросилась бы с восторгом в ее божественные объятия и, может быть, сладко, сладко бы уснула!
На ваше поэтическое желание посылаю вам две немецкие книги; в них много говорится о природе. Я заметил, что немцы вам по душе со своими мечтательными взглядами и своей сладенькой фантазией. На днях вы сказали, что читаете их с особенным, тихим удовольствием. Да и вчера вы так снисходительно — если не сказать внимательно — слушали этого картофельного инженерика, Гартена, который преследовал вас и словами и взглядами. — Простите меня, что я нарушил ваше приятное расположение духа моей неуместной хандрой. Есть минуты, в которые человеку все изменяет…
К чему тут Гартен? Какое он может иметь отношение к моей грусти и моей любви к немецкой литературе? За что вы на него нападаете? — Это добренький и умненький мальчик; от его слов веет на меня всей свежестью неразочарованной души; это натура не глубокая, но светлая. — Полноте, к чему отравлять подобными капризами отрадные минуты нашей дружбы! — Приходите скорее к нам, мы сегодня дома.
Разве я виноват, что вы сделали из меня ребенка? Я завидую всему, что к вам приближается… я один далек от вас — непризнанный и непонимаемый! Могу ли я быть спокоен? Я каждую минуту страшусь потерять вас… я страдаю глубоко. Ненавидящий притворство, я должен притворствовать перед всеми, а более всех перед вами… Вчера я задыхался от счастья вас видеть, а должен был смотреть на вас холодно и бесстрастно… Сжальтесь надо мной, это ужасно! Мне совестно и страшно, когда вы говорите и обращаетесь со мной с благородной уверенностью и не подозреваете, что я готов каждую минуту изменить вам и себе!..
Я плакала, читая письмо ваше: оно было похоронной песнью нашей святой дружбе… Прощайте, бог с вами! Вы усмотрели в вашем сердце только возможность любви и испугались ее: вы разочли, что она вам вместе с отрадою принесет много и грустного, а вы скорей готовы отказаться от счастья, чем купить его страданиями души и болью сердца… Ваше состояние есть состояние ребенка, которому показывают горькое лекарство и кусок сахару… Простите мне, о, простите бедной женщине, которая, думая погреться у огня, охвачена пламенем!..
Мне были горьки не ваши укоры, не ваше старание унизить меня и представить бесхарактерным и недостойным святого чувства, а ваш глубокий эгоизм… Вы ошибаетесь: я не боюсь любви, не бегу от нее, — я ношу ее глубоко в сердце… я готов броситься в неизмеримый океан ее и погибнуть… но никогда недостало бы у меня жестокого эгоизма увлечь вас с собою… А вы!.. что же вы хотели из меня сделать, рассыпая передо мной сокровища вашей души? Неужели вы думали, что я не посмею любить вас? И какое право имели вы думать это? Вы кинули мне слово дружбы и жестоко им воспользовались… Кончаю, не хочу ни обвинять, ни оправдываться, — слишком грустно, слишком тяжело и то и другое! Прощайте! желаю вам всего прекрасного!
Благодарю вас, вы дали мне спасительный, хотя жестокий урок. Вы правы, я поступила безумно… нам следовало бы заключить условия… В самом деле, что такое была для меня эта необходимая потребность передавать вам движения души моей? эта бесконечная и сладкая мысль о вас, как вечность охватившая всю жизнь мою? это безотчетное счастье в вашем присутствии, эта светлая к вам доверчивость? Все это было только дружба, — оскорбительная дружба… Прочь ее! не надо ее! давайте нам любви по форме, с объяснениями, со вздохами, с комплиментами, вроде следующих: «Какие у вас прекрасные глаза!» или «Эта роза — вы!» И вправду, как смеет женщина говорить мужчине прямо и свободно о страданиях души? как смеет не краснеть от каждого взгляда; не потуплять глаз от каждого его слова? Это ужасно, возмутительно! грянем же на нее всеми оскорблениями ни на чем не основанной ревности и намерением обнять и расцеловать ее без церемонии, как скоро останемся с нею наедине.