Я остановился, страшась, не слишком ли много высказал; и, однако ж, так много еще оставалось мне высказать! Мое первобытное, прозябательное существование, блаженство при встрече с ней, мои мечты, борьба, страдания и первый луч надежды, сверкнувший мне в мраке отчаяния, — все вместе ожило в памяти, прихлынуло к груди, бушевало в ней, просилось на волю… Я ждал одного взгляда, одного мановения руки, чтоб излить перед ней все, все и потом с рыданием у ног ее вымолить прощение, выстрадать его годами разлуки… Но она молчала; ни вздох, ни малейшее движение не изменяли ее чувствам.
Я стоял перед ней трепетный, раздираемый тысячью мучительных ощущений; смотрел на нее, как преступник, который в тоске неизвестности ждет из уст судьи помилования или позорной казни; но она молчала и сидела неподвижно, обратив лицо к окну… Еще мгновение, и я не выдержал бы моей пытки, сердце мое разорвалось бы в рыданиях, в мольбах… Но Зенаида, склоняясь к цветам, стоявшим перед ней в стакане, начала вдыхать в себя их запах и будто забыла о моем присутствии. Я остолбенел.
Меня страшили ее гнев, ее укоры; я замирал в надежде на ее взаимность… Но это спокойствие, это убийственное равнодушие не находили места в моих ожиданиях! Изумленный, почти обиженный, я готов был разразиться упреками, горькой иронией. Зенаида еще ниже склонила голову, и крупная слеза, скатившись на ветку ландыша, повисла на белой чашечке цветка. В одно мгновение исчезло мое негодование: эта тайная, невольная слеза капнула живительной росою мне на сердце, открыла мне душу Зенаиды, и я понял ее без всяких изъяснений, сочувствием, как понимает дитя слезы своей матери, прежде чем его слабые понятия ознакомятся со словами печали и радости.
— Простите! Простите!.. — вскричал я, целуя пламенно ее руку. — Я оскорбил вас, простите!..
Она быстро поднялась со стула, устремила на меня глаза, полные слез, и, как будто хотела всю душу свою вылить в одной речи, сказала скоро тихим, но сильным голосом:
— Нет, Влодинский, нет, вы не оскорбили меня. Но ради бога, ради вашего и моего спокойствия, уезжайте скорее! Мы не должны более видеться… Забудьте об этом мгновении, забудьте все, чем оно польстило вам, как забываете грезы несбыточного сна. Не отчаивайтесь в будущем: в ваши годы наместо одной убитой надежды возрождается десять других, прекраснейших… В вашей душе есть благородное стремление ко всему высокому, есть много энергии, много способностей: вы можете быть полезны человечеству; не оставляйте ж в бездействии стольких прекрасных даров неба!.. И еще об одном прошу вас: в России не ищите вторичной встречи со мною; не произносите никогда моего имени; если можно, изгладьте меня из вашей памяти… Обещайте! Дайте слово исполнить мою первую, мою последнюю к вам просьбу!..
Я стоял перед ней уничтоженный и не смел коснуться протянутой ко мне руки.
— Вы не хотите?.. Вы отказываете мне?.. — спросила она голосом, в котором слышались слезы.
— Не требуйте от меня того, что превышает силы человека, — отвечал я, — даю слово не искать свидания с вами, и вот все, что могу обещать и исполнить…
— Благодарю, благодарю!.. Время довершит остальное… Прощайте!
Она сжала мою руку и скрылась в боковой комнате.
Я не встречался с ней более.
Я возвратился в Россию; жизнь моя потекла обычным порядком: манеж, ученья, смотры, товарищи по-прежнему окружили меня; пять месяцев, проведенные в замке барона Горха, казались мне каким-то волшебным отрывком из моего существования, околдованным сном, от которого остались только тоска воспоминания да отвращенье к миру, в котором я не находил ничего ей подобного.
Мое положение тяготило меня самого: я то избегал людей, то добровольно бросался в самые разгульные общества, участвовал во всех оргиях; но ни уединение, ни гул пиров не доставляли мне даже минутного забвения. Участие добрых приятелей раздражало мое горе: их шутки бесили меня. Иногда, искушаемый вчуже счастьем некоторых моих товарищей, я укорял себя в прошедшем, бранил за роль страдательного вздыхателя, когда с большей отвагой и настойчивостью — как знать? — не испил ли бы и я такого же счастья?.. Зачем откладывал я, чего ожидал от времени, когда жизнь подносила мне в настоящем чашу, полную радости?..