Юля не могла опомниться.
— Она... всегда такая?
— Всегда. Все ходит, ходит, все будто ищет кого-то...
— Боже мой!..— Но Юлино восклицание относилось уже к чему-то своему, а в глазах как бы повернулись внутрь себя зеркальца...
Иван приметил это и обеспокоенно и подозрительно посмотрел на жену.
— Черти ее принесли, эту старуху! — рассердился он.— Держали бы в сумасшедшем доме!
— Она тихая,— вставил Венька.— Ходит с узелочком, бормочет что-то. Людей все зовет. Только самолетов боится. Сразу садится, голову руками накрывает.
Юля повернулась, пошла.
— Куда ты? — Ивану не хотелось, чтобы жена опять ушла «к себе».— Подожди, я тоже домой.— Встал, смотал леску.
— Пап, мы с Венькой еще половим?
— Да ловите, сколько хотите! — Зашагал, догоняя жену.— Что тебе эта старуха? И вообще — что с тобой еще происходит?
— Ничего, Иван,— успокаивала, уходя от него, Юля.—Ничего со мной больше не происходит. Страшная она очень. Да и напряжена я здесь: будто все время на минном поле, не знаю, куда ступить.
— Пора уже успокоиться.
— Я сама знаю, что пора. Да видишь, как получается...
— Ну так поехали отсюда! — Он догнал жену.— Хватит! Или тебе еще что-то здесь нужно?
— Нет, Ваня, ничего. Можем и уехать.—Теперь они шли рядом.— Я думала, детям здесь хорошо будет: лес, ягоды, пруд, тишина...
— Им-то как раз шума бы побольше.
Дальше был завтрак. Сидели в кухне напротив огромной печи, ели жареную картошку из той же великанской сковороды, запивали молоком. Дети сидели у окошка, Юля и Иван — напротив. Валерка рассказывал о рыбалке.
— Два раза большая клевала — как потянет! Я — дерг — и нету. Не успевает заглотнуть.
— Ма,— одновременно с Валеркой говорила Наташа,— такая скучища — ну прямо сил нет. Вчера кино — событие. А картина старая! Тридцать восьмого года — представляешь? И смотрят!
Валерик гнул свое:
— Ее, может, на блесну надо... И крючок побольше — тогда бы раз — и готово. Наверно, это щука была. А у меня крючок маленький...
Юля кивала всем.
— На море хочется,— жаловалась Наташа.— Только зря купальник взяла!
— Ты в пруду купайся,— советовал, набив рот картошкой, Валерик.
— Что я — лягушка какая-то?—возмущалась Наташа.— Дно, наверно, сплошной ил, а сверху ряска—фу!
— На море я бы тоже,— соглашался Валерик.— Законно! Я бы нырял там. Ружье бы купили, подводное. Ма, а мы в лес еще пойдем?
Юля все кивала: да, да — и тому, и другому, иногда невпопад: и тому, что скучно, и тому, что в лес пойдем.
Иногда же переставала слышать голоса и уходила в себя.
«...Почему мне так кричать хочется? И чтоб ничего, кроме моего крика, не было! Ничего! А ведь что случилось? Разве что-то случилось? Ах Да! Эта старуха... - Ма! — позвал ее — уже во второй раз — голос сына.— Ма, а мы сегодня куда пойдем? В лес
пойдем?
— Вы по малину сходите. Я дома побуду, обед приготовлю, постирать немного надо.
— Ура! — сказал Валерка.— Наташк, идем? Па, идем?
— Надоели мне ваши ягоды. Ма, я лучше останусь. Я загорать буду.
— Как хочешь. А ты? — спросила у Ивана.
— Па, мы в лес! Па, в лес, да?
— Да, да — в лес,— нехотя согласился Иван.
— Ура-а! — так же вполголоса прокричал Валерка.— А тебе бы только валяться, Наташка!
— Не твое дело.
Завтрак окончен, Наталья скрылась в соседней комнате, Валерка убежал во двор, Иван вышел в сени.
— Сумку взять, что ли? — спросил оттуда.— Корзины что-то не вижу.
— Тетя Маруся, наверно, взяла. Бери сумку.
— Еды не надо?
— Сейчас сделаю бутерброды. Намазала хлеб маслом, нарезала сыр. «...Ну что мне эта старуха? Что она мне?.. Психопатка! Возьми себя в руки!»
И все же пробилась мысль, оформилась: «...Неужели и я все еще больна войной, как она?»
Уложила бутерброды в кулек.
— Вот. Во сколько вернетесь?
— Часам к двум, к трем... Наталья вышла, застегивая халатик,— под ним
купальник.
— Мам, я пошла.
— Ну, мы ушли,— сказал и Иван.
— Счастливо. Одна.
Села на скамью, уронив руки.
Ушла в себя, оцепенела. Не заметила, как навалился— утром! — сон. Уснула мгновенно; мгновенно же увидела, что...
...снова она партизанка, снова в сапогах, с автоматом. Идет по лесу, приближается к лагерю. Лес по-летнему зелен и густ. Издали еще она слышит шум в лагере — веселый, праздничный шум,
Вот чье-то «ура», вот кто-то рванул гармонь. Юля не спешила, не понимая, почему нет часовых, почему шумно.
Партизаны — весь лагерь — толпился у командирской землянки.
- Ой, Юля! — окликнули ее из землянки. Знакомый голос... Нина.— Иди скорей сюда!
— Что случилось?
— Помоги, ради бога. Не могу развязать.— Сунула ей туго завязанный вещмешок, а сама побежала в глубину землянки, на ходу стягивая с себя гимнастерку.
— Да что случилось-то?
— Ты что, не знаешь? — даже остановилась.
— Не знаю...
— Немцев разбили под Курском! Сотни тысяч! Самолеты — тысячами! Танки, орудия...
И только тут Ника, приглядевшись к Юле, всплеснула руками.
— Юля, что с тобой?!
— А что?
— Да ты ведь... я тебя узнать не могу! Что с тобой?— со страхом смотрела в лицо...— ты будто... постарела. Это ты, Юля?
— Постарела? Дай зеркальце! Посмотрелась в зеркальце Юля.
— Боже мой! Сколько же мне? А-а, теперь знаю,— и сразу успокоилась, узнав свое теперешнее лицо. Произнесла непонятное:— Какая она, оказывается, долгая...
— Кто?
— Война.
— Юля, это ты?
— Я, не беспокойся, я. Пойдем наверх,— приказала вдруг.— Я тебе все объясню. Потом.
— Пойдем,— подчинилась Нина, так и не переодевшись, все так же глядя на подругу широко открытыми недоверчивыми глазами.
Вышли — Юля закрыла лицо рукой по глаза. В толпе у командирской землянки кого-то качали.
Навстречу им бежал Женя Гриневич.
— Ты куда? — крикнула ему Нина.
Сейчас увидишь! — и скрылся в землянке.
— Ой, я ж не переоделась! Подожди!—Нина снова нырнула в землянку.
Юля сделала шаг, другой к ликующей толпе партизан.
— Юля! Подожди! — На ходу поправляя галстук, к ней в светлом гражданском костюме бежал Женя. Женя? Нет, это Алексей! Алексей?! Здесь?!
— Ну вот... пошли! — сказал он.— Ты что закрылась?
— Губы... обметало вдруг.
Юля так и шла, не отнимая руки от лица, взглядывая на идущего рядом. Кто он?
— Женя...— позвала неуверенно и тихо. Он не ответил — весь устремлен вперед.
— Алексей!
— Ты что?—обернулся он.— Ты что-то сказала? Пристальные глаза. Кто же он все-таки?
Она покосилась направо, налево. Партизанский лагерь. И ликующие крики ее товарищей. Женя. Но почему он смотрит на нее холодным взглядом Алексея?
И тогда она решилась. Отняла руку от лица и впилась взглядом в его лицо. Он посмотрел на нее — его лицо не изменилось.
— Алексей!! Как ты попал сюда? Усмехнулся — так знакомо!
— Я ведь журналист. Прилетел писать о вас. Вдруг кинулась вперед, к толпе.
— Ребята! — дергала за рукава, толкала даже, показывала пальцем на Алексея.— Товарищи! Он не Женя! Это совсем не Женя! Это Алексей! Я его знаю! — кричала как в исступлении.
— Какой Женя? — Обступили. Молчали. С недоумением смотрели на нее.— Ты что, Юля? Женя ведь погиб. Ты разве забыла? Еще зимой... Это Алексей Горяинов, журналист...
— Но ведь он совсем другой! Они только внешне похожи! Внешне! — истерично и непонятно кричала она (не наш! не наш! — слышалось в ее голосе).— А он совсем другой! Я думала... Как вы не понимаете!
— Юля.—Это командир.—Юля! — Наклонился к ней.— Ты ошиблась? Идем со мной. Ты хорошо сделала, что пришла к нам. Успокойся, девочка.