– От кого я это слышу?!?
– От меня ты это слышишь. Я же говорю – все совершенно бездоказательно. И с той, и с другой стороны…
Примерно треть зала еще была пустой, но и до выступления оставалось минут пятнадцать, не меньше, а народ все прибывал. Так что беспокоиться было рано, и все же…
Богушу показали то местечко за кулисами, откуда можно было видеть зал, и он время от времени поглядывал, беспокоясь, и даже суетился немного. В руках у него была плотная трубка из газет, с которой он никак не мог расстаться. На самой читаемой, четвертой полосе, эти газеты поместили материалы о российском Копперфильде. Когда Богуш их читал – ему казалось, речь вовсе не о Герке, какой-то другой парень, утонченно-остроумный и возвышенно-загадочный отвечает на вопросы журналистов.
– Если Ури Геллер остановил Биг-Бен, то не замахнуться ли вам на часы Спасской башни? – спросила какая-то дура.
– Часы Спасской башни слишком много для нас всех значат, чтобы делать из них игрушку, – ответил сын. – А вот ваши наручные уже стоят. И простоят ровно сутки.
– Копперфильд усилием воли гнул вилки…
– Мои учителя занимались со мной не трюками, а экспериментами. От того, что вилка завязалась узлом, никому не холодно и не жарко. А мы работали с растениями. Я работал с пшеницей, которая после этого прорастала вчетверо скорее, чем ей полагается, но это еще не предел, – вот как отбрил сынок дуру с вилками! Откуда что берется?..
– А я вас ищу, – сказал, подойдя, Буханцев. – Что это вы в пыль забились? Надо пойти встретить телевидение. Будут снимать две команды. Я уже с ног валюсь…
– Да, конечно! А… где встретить?.. И куда вести?..
Буханцев достал сотовый телефон.
– Полинка, я сейчас приведу к тебе Богуша, вы вместе встретите телевидение… Да нет, старшего! Это будет солидно.
Богуш меж тем наслаждался атмосферой пленительного закулисного безумия.
Всю жизнь он был одновременно и на виду, и за кадром. На виду – у себя в прокуратуре, за кадром – для всего остального города. О существовании Богуша и о его влиянии узнавали тогда, когда кто-то из близких попадал в серьезные неприятности. Он мог бы наслаждаться властью – если бы это не была власть над людьми покорными, заранее готовыми стелиться ковриком под ножки. А то, что получил сейчас от жизни его сын, – власть над людьми радостными, влюбленными в него, отдающими ему душу добровольно, а не под давлением пяти статей Уголовного кодекса, – это Богушу-старшему всегда было недоступно.
Хотелось ли? Бог весть… Сейчас ему казалось, что – да, об этом мечтал, сбылось для сына, и разве не счастье для отца, когда сын осуществляет его мечту? Но и себе хотелось немножко. Он и не знал, что так отрадно беседовать с журналистами, которые ждут приятных слов и мыслей, а не точного срока окончания судебного процесса.
Прибежала непонятно чья ассистентка Полинка – девочка с клубничного цвета волосами, повела по коридорам, вывела через задний ход на крыльцо, высунулась и сразу же захлопнула дверь.
– Что там? – спросил Богуш.
– Метель!
Вряд ли метель помешала бы телевизионщикам приехать, рассудил Богуш и оглядел Полинку. Девочка была вроде его прежней, Натальи, остроносенькая, с острыми плечиками, такая вся с виду колючая. Но Наталью он немного откормил и сам удивился ее женственности. Может, и эту нужно просто как следует покормить – так подумал Богуш и даже представил себе ресторан «Фрегат», где мог бы совершенно очаровать девочку. Но «Фрегат» вместе с официантами, принимавшими Богуша, как не принимали бы президента, остался в родном городе, а московские злачные места Богуш только начал осваивать. Он водил Надю в «Старую мансарду» и во что-то драконисто-китайское, с большими золотыми иероглифами у входа.
Всякий раз, поднимая бокал и чокаясь с женой, он говорил ей тихонько:
– Спасибо тебе за Герку…
Она усмехалась – как ей казалось, иронической усмешкой. Знал бы ты, говорила эта усмешка, чего мне это стоило, в одиночку-то, пока наш милый папочка баловал молодую жену…
Но Богуш не отвечал на немой упрек. Он просто знал, что Герка все равно не пропал бы – умный, жизнерадостный, уживчивый Герка, общий любимец. Он вспоминал, кого воспитали сослуживцы, и видел – только Геркой и можно было гордиться. Тем более – парень унаследовал отцовскую статность, отцовское породистое лицо, пока, правда, вся порода ушла в правильный, резких очертаний нос, но некоторую аристократическую тяжесть в чертах парень наживет со временем.
Сейчас Герка готовился к выступлению, которое должно было принести ему славу и деньги. В зале сидели большие люди – Богуш, человек в своем городе довольно значительный, смотрел на этих московских господ снизу вверх. Если «русский Копперфильд» проявит себя достойно – о-о, что начнется!..
Наконец въехали одна за другой машины телевизионщиков. Метель сбила им все графики, они опаздывали, началась суматоха, и Богуш опомнился только в закутке, который называли директорской ложей. Закуток на десять стульев был возле самой сцены, так что сына он видел в профиль, зато хорошо просматривалось закулисье, та его часть, что называется «карман».
Вел вечер приглашенный за немалые деньги почтенный шоумен, любимец прекрасного пола, сейчас подозрительно серьезный. Очевидно, любимец боялся переврать заученные впопыхах научные слова. Еще вчера он вместо «реципиент» упорно произносит «репициент», ужасался, зажимал себе рот и художественно матерился.
Шоумен объяснил публике, с каким феноменом она имеет дело, и представил комиссию, занявшую места на сцене, – каких-то малоизвестных профессоров и прессу. Потом вышел Герка – в новеньком костюме, в лаковых туфлях, и Богуш одобрительно улыбнулся – сын держался прекрасно. Надя же, сидевшая рядом и боявшаяся покачнуть головой (ее светлые волосы безумный парикмахер поднял дыбом, залил лаком, посыпал блестками, и острая плоская прядь страшно нависала надо лбом) ощутила ревность. Муж вернулся не к ней, а к сыну, ради сына он любил и ее немолодое тело, худощавое, но по сравнению с упругим Натальиным – уже никакое…
Герка сразу перешел к первому в программе эксперименту – угадыванию мыслей на расстоянии. Шоумен, видя, что парень торопится, вмешался.
– Вы все, наверно, знаете, что мысли угадывают исключительно в цирке. Сейчас я напомню вам, как это делается ТАМ, – голосом шоумен изобразил презрение к низкому и фальшивому жанру. – Сидит на манеже дама с завязанными глазами, а в зрительном зале прячут какой-нибудь платочек. Ведущий говорит даме – думайте, думайте, напрягитесь, еще немного, не расслабляйтесь! И дама сообщает – платочек в пятом ряду, на седьмом месте, у лысого мужчины. Зал в восторге. А если бы знали правду – то все дружно пошли бы возвращать билеты. Как вы думаете – почему?
Публика весело выразила недоумение.
– А вот почему! – торжествовал шоумен. – Одно «думайте» означает женщину, два «думайте» – мужчину, «напрягитесь» – число «пять», и так далее! Этот несложный шифр любой из вас выучит за один вечер! А сейчас вы увидите настоящий научный эксперимент! Господин Богуш…
Богуш чуть не подскочил, Надя вцепилась ему в руку, и тогда лишь он понял, что речь идет о сыне. Он впервые слышал, чтобы Герку называли так официально, и это его потрясло – похоже, сын понемногу начинал грабить родного отца, вот уже импозантность перенял, теперь – обращение…
Герка же слегка поклонился. Он уже усвоил правила поведения на сцене и слегка улыбался, показывая свою готовность к загадочным действиям. И до того был хорош собой – сердце радовалось! Надя не отрывала от него глаз и сжимала кулачки – для удачи.
– … не услышит от наших милых помощниц ни одного слова. Никто ему не будет завязывать глаза – повязка, сами понимаете, дело ненадежное. Просто он сейчас сядет за стол комиссии и опустится очень плотный занавес. Пресса может убедиться – этот занавес мало чем уступает танковой броне!
– Что он дурака валяет? – прошептал Богуш.
– Работа у него такая, – тихонько объяснил сидевший сзади Буханцев, очень солидный в дорогом сером костюме. Его тоже сводили к парикмахеру, который безжалостно обнажил лысину, укоротил легкие волосы до разумного предела, поправил рыжеватые усы, и сделал Юрия Денисовича похожим на какого-то известного всем, кроме Богуша, киноактера. Где-то еще болтался врач-гипнолог Золотов, с которого, собственно, и началась звездная Геркина карьера. Золотов стал чуть ли не членом семьи Богушей и, понятное дело, увязался за ними в Москву.