Нас же троих поспешили увести с площади подальше от людских глаз.
Прежде чем впустить нас во дворцовые чертоги, всем завязали глаза и тщательно вымыли ноги.
Мы ступили на мягкий ковер, в прохладу, в тень. Сюда не долетало ни тошнотворных запахов улицы, ни её звуков. Здесь было тихо, пахло свежестью и цветами.
Первым делом я стал вслушиваться в свои ощущения и, к огромному облегчению, вновь ощутил связь с соколом, вновь под рукой чувствовался верный меч и резерв магической силы. Значит, еще повоюем.
А вот организм в целом стал сыпаться. Мышцы на руках стягивала боль, обгорелую до волдырей кожу жгло с удвоенной силой, глаза слезились, горло слиплось и саднило. Но это уже были мелочи жизни.
Не время было раскисать. Ситуация продолжала оставаться слишком опасной, и любой неосторожный шаг мог оказаться последним.
Нас вели по длинным, путанным коридорам. Я не забывал отмечать повороты и считать шаги, мысленно прочерчивая наш маршрут, как на карте. При этом на ходу безуспешно пытаясь размять одеревеневшие руки.
По запахам, грохоту посуды, приглушенным женским смешкам, и позвякиванию браслетов, приблизительно удалось даже определить, где здесь готовят пищу, а где живут девицы в гареме.
Наконец-то нас завели в просторную залу и сняли повязки.
Роскошь здесь была такая избыточная, что казалась дешевой, цыганской.
Нас поставили перед возлежащей в шелковых подушках Закирой. Маску она сняла и теперь можно было разглядеть её лицо. Совсем юная девушка, не многим старше нас, да к тому же редкая красавица, с пленительной грацией кошки, женской энергетикой и магнетическим взглядом восточных глаз.
Общее впечатление портила только болезненная худоба, под провалившимися глазами залегли тени. Руки тонкие, словно спички, каждую косточку видно. Из-под платья торчат острые лопатки и ребра. Узурпаторше явно не здоровилось и, судя по её виду, мучить и мучиться ей осталось недолго.
Она в свою очередь с отвращением разглядывала нас. Фил с Томашем смущенно прикрывали причинные места. Я же столько раз представал перед самой изысканной публикой нагишом, что лишился всякого стеснения по этому поводу. Наоборот, распрямился во весь рост, показывая себя во всей красе. Пусть поглядит на настоящего мужика, если так хочется.
Закира побледнела, потупила глаза, тело ее свело судорогой, она задушила в себе кашель и снова уставилась на меня.
— Что нравится? — нахально поинтересовался я.
Зикира поморщилась, и обратилась к приведшим нас делибашам.
— Зачем вы, бестолковые, приволокли их ко мне в таком непотребном виде!
— Покорно просим простить, наша госпожа, — поклонился один из делибашей. — Мы думали — это срочно.
— От них же дерьмом несёт! — заявила Закира.
— Что посеешь, то и пожнешь, — философский вставил я своих пять копеек.
— Тебе не разрешали говорить! — процедила Закира.
— Но и не запрещали, — да, остановиться вовремя я никогда не умел, что тут можно сказать — горбатого только могила исправит.
— Я пока еще терплю твою дерзость, оборванец, но моё терпение не безгранично.
— Я тоже многое от вас натерпелся, госпожа. Такова жизнь, — пожал я плечами.
Закира видимо не нашлась, что ответить.
— Помойте, обработайте их кожу, оденьте и приведите их к трапезе в тронную залу, — приказала Закира делибашем и, встав с софы, первой удалилась из залы.
Делибаши вновь завязали нам глаза и привели в баню. Первым делом мы вылакали по нескольку ковшиков воды. Купание вопреки ожиданию выдалось как очередная пытка. Сожжённую до волдырей кожу саднило и жгло, но мы-таки осилили это дело.
После бани нам дали какую-то мазь. Я осторожно принюхался, проверил содержимое на яды, и убедившись, что все чисто, дал добро.
Мы намазюкались, вначале защипало, а затем волдыри сошли, кожа из бордовой сделалась просто загорелой и так полегчало, что я вопреки всему почувствовал себя чуть ли не счастливым. Есть истина в том, что если ты хочешь сделать хорошо, то сначала нужно сделать очень плохо.
Нам выдали по комплекту шелковых пёстрых халатов, тюрбанов и расшитые бисером тапочки, после чего оставили одних.
Я вздохнул искренне негодуя, почему мне везде и всегда предлагали обрядиться в какого-то трансвестита или евнуха. Однако выделываться сейчас было не время и не место. Я с отвращением запахнул на себе халат и натянул тапочки.
Одевшись, Фил с Томашем почувствовали себя уверенней. Фил не придумали ничего лучше, как здесь и сейчас начать делиться своими переживаниями насчет того, что Венди осталась совсем одна в этом ужасном огромном городе, маленькое дитятко, Томаш оказался таким же пеньком и стал покудахтывать рядом.