- Выпей это.
Я повиновался. Резкий травяной вкус с легкой горчинкой взбодрил меня. Я вспомнил, где нахожусь, и что в конце церемонии заснул и, наверно, выболтал священнику все секреты. Страшно не было, скорее наоборот легко и приятно, словно я много и долго трудился, и наконец получил возможность отдохнуть.
-- Я говорил, что-нибудь, святой отец?
-- Говорил, сын мой. Но все сказанное тобой не выйдет из этих стен. Тайна исповеди священна.
Не бойся ничего. Вода приняла мои слова, вода сохранит.
Шатаясь словно пьяный, я поднялся с циновки. Ноги заплетались, но я знал, что это не на долго, когда я выйду на улицу все будет нормально. Уже у самых дверей, священник поймал и легко сжал мою руку.
-- Я на Вас не донесу.
Я всегда покупал книги в лавке старого Моза. Это был сухонький старичок, в высокой остроконечной валяной шапке, которую он не снимал даже в самую жаркую погоду. Он торговал старыми книгами и в его лавке можно было найти хорошее издание с редкими гравюрами за очень маленькие деньги. В столице существовала мода на все. Книги не были исключением. И дело было не в авторах, а в том, что книги переиздавались, они выходили на новой бумаге лучшего качества, в новом переплете, сейчас, например, в моде была жесткая и шероховатая, как наждак, акулья кожа. Библиотеки обновляли, а старые книги отдавали бумажным старьевщикам за бесценок. Нам с Мозом нравились потертые переплеты и особый запах пожелтевших страниц. Я входил в его лавку, как в музей и часто задерживался до поздна.
-- Господин, Бур!
Моз вышел из-за прилавка и засеменил ко мне, шаркая по полу потертыми шлепанцами. В лавке пахло бумагой и пылью. Книги были везде: на стеллажах, на полу, на подоконниках. Они располагались причудливыми пирамидами, и чтобы достать нужную, необходим был помощник, который бы держал остальные.
-- Здравствуйте Моз. Рад Вас видеть.
Он уже подошел ко мне и заглядывал в глаза, поражая своей странной, отсутствующей улыбкой.
-- Садитесь, садитесь, - он указал на продавленное кресло слева от входа, - У меня появились очень хорошие книги: "Семена зла" Гуна и "Над обрывом" Тана, есть еще поэма "Слова влюбленных", но Вы, по-моему, стихи о любви не очень жалуете.
Он хихикнул.
-- Можно посмотреть?
-- Конечно!
Моз принес книги. Я быстро пролистал обе и прочитал аннотацию. "Над обрывом" была хорошо издана и гравюры были отличные. Я уже держал в руках эту книгу, когда-то давно, но прочесть так и не успел. Одной книги, в путешествии, мне хватит не надолго, читаю я быстро, но несколько штук я все-равно возьму из дома. Есть такие книги, которые ты перечитываешь снова и снова. Их не так много, но они составляют основу любой библиотеки.
-- Я возьму вот эту.
Старик радостно закивал.
-- Вас долго не было, я начал волноваться, думал вас перевели.
-- Переводят, - я выбрался из кресла, - боюсь, что пришел попрощаться.
Улыбка сползла с морщинистого лица. Моз почесал затылок.
-- Как жаль. Я надеялся продать вам еще много всего, - простодушно сказал старик.
После книжной лавки я отправился на улицу Курильщиков. Здесь, в многочисленных лавках, можно было купить хорошие сигары. В питейных заведениях под открытым небом, подавали чай и кофе, на столах стояли кальяны и лежали курительные трубки такой почтенной длины, что издали, своими размерами, напоминали ружья. Зазывалы на перебой предлагали посетить их заведение, но я торопился. Здесь никаких предпочтений у меня не было, и я зашел в одну из лавок, на мой взгляд, более просторную, чем остальные. Сигары продавались в коробках и россыпью, маленькие и большие, толстые и тонкие, легкие с привкусом ликеров или крепкие на столько, что перехватывало дух. Я взял две коробки. Толстый продавец, завернул их в коричневую бумагу, перевязал бечевкой и с улыбкой протянул мне. Вообще в старом городе все всегда улыбались. Это был фирменный стиль местных торговцев.
Я еще побродил немного по узким улочкам, поднялся на вершину и полюбовался чудесным видом, выпил в кафе холодного лимонада, купил в винной лавке три бутылки коньяка, и тяжело нагруженный отправился в казарму, жалея, что не взял с собой денщика в качестве вьючной лошади.
В кают-компании Бад и доктор играли в шахматы. Они опять надымили. Все окна были раскрыты, но горячий воздух, казалось, вообще не проникал в помещение. Я сложил покупки в кабинете и присоединился к ним.
-- За кого будете болеть, Бур? - спросил доктор.
-- За Вас.
-- И правильно, - доктор взял у Бада пешку, - не прогадаете. Я выигрываю.
Бад почесал кончик носа и сдвинул фуражку на самые глаза, - посмотрим, посмотрим, - сказал он.
Суперинтендант Кос вернулся в половине пятого. Он занял мой кабинет, где разложил на столе бухгалтерские книги и деньги. Офицеры по очереди заходили к нему получить жалование.
В пять часов я выслушал доклад подчиненных. Морина была готова к походу, раненых и больных не было, кое-что из имущества требовало починки, но за вечер все должны были успеть сделать. После совещания я отпустил офицеров по домам.
Бад поехал попрощаться с сыном и передать деньги родственникам жены. Свою дорожную сумку он уже приготовил.
Кос отправился разбираться с квартирной хозяйкой, на обратном пути он собирался купить ром и папиросы. Интендант занимал маленькую квартирку, состоящую из гостиной и спальни, в двух шагах от казармы, в старом кирпичном доме. Хозяйка жила этажом выше и внимательно смотрела, чтобы он не водил в дом женщин и собутыльников, поэтому для интимных свиданий с барышнями, Кос обычно снимал номер в отеле.
Я тоже собрался домой.
В кают-компании доктор пил кофе и читал газету, уютно расположившись на диване.
За окном, во дворе, Люм мыл оставшуюся после обеда грязную посуду, вытирал ее и сразу убирал в походный ящик.
-- Как дела доктор? - спросил я, - Вы уже собрались?
-- Соберусь ночью. У меня мало вещей.
Доктор жил в отдельной комнате при лазарете. Все его вещи умещались в небольшом чемодане, который обычно лежал под кроватью, правда был еще объемный мешок с книгами по медицине. Я знал, что раз в месяц он отсылал часть жалования родным, которые жили на одном из дальних островов. Еще у доктора была жена, с которой он развелся перед войной. Ей он выплачивал минимальную сумму, положенную по закону и отношений не поддерживал. По крайней мере, я никогда не видел, чтобы он отправлял ей письма.
Доктор сложил газету и поднялся.
-- Провожу Вас и куплю кое-что в дорогу.
Мы вышли во двор. Дневная жара спала. В карауле стояли два моряка и сержант. Ворота были закрыты на засов, а подворотня перегорожена цепью.
-- Старшие офицеры! - скомандовал сержант. Часовые встали по стойке смирно и отдали честь.
-- Пропустите нас, - сказал я.
Часовой снял кольцо с крюка и положил цепь прямо на брусчатку.
- Все в порядке? -спросил я сержанта.
- Так точно! Дежурим. Приказано никого не выпускать, только господ офицеров.
-- Правильно. Вот никого и не выпускайте.
Мы вышли на улицу и часовые опять натянули цепь.
Дома разразился скандал. Жена очень расстроилась. Она не желала слушать мои доводы, и в конце разговора, хлопнула дверью и ушла в детскую. Дети плакали. Мне было жалко Эн. Она была умна и хорошо образована. Благодаря своему легкому характеру, она быстро освоилась в столице и завела новых друзей. Ей нравились наряды и танцы в центральном парке, духовые оркестры и занятия живописью. Красивая жизнь поманила нас красочной оберткой, но шоколада внутри не оказалось. Всего чуть больше года мы прожили в столице. Не знаю, повезет ли нам так еще раз.
Служанка восприняла сообщение о нашем отъезде философски. От моего предложения поехать с Эн и детьми, Мая отказалась.
-- Я здесь хочу остаться, - твердо сказала она, - Вы не беспокойтесь, господин лейтенант. Я во всем помогу и вещи соберу, и в порт провожу.