Продолжения письма не было. Вместо него письмо от руководителя завода. Софью испугал машинописный шрифт. «С глубоким прискорбием… Предотвращая опаснейшую аварию… героически…»
НЕТ!
«По просьбе его товарищей прилагаем некоторые письма, которые будут вам памятью…»
НЕТ!!!
Листок выскользнул у нее из рук…
Тетя Халимат, которая стояла возле нее и уже давно все поняла, подхватила потерявшую сознание Софью и отнесла на кровать. Три дня Софья металась в бреду. Тетя Халимат сидела возле постели и прикладывала холодные повязки к ее пылающему лбу. Только днем она позволяла себе поспать час-другой, тогда за больной присматривали Азрет и Зухра. Ирма была еще слишком мала, и бессвязная речь матери пугала ее. На четвертый день Софья пришла в себя. Тетя Халимат смачивала водой ее потрескавшиеся губы, гладила ввалившиеся щеки и приговаривала то на балкарском, то на русском языке:
— Да, тяжело это для тебя, но для кого из нас это было легко? Человек не может быть один, и ты не одна. И я не одна. У нас есть дети… Ты училась, ты умнее, но я старше и мудрее. Я знаю, время залечит все раны… У тебя нет матери, поэтому он был тебе вдвойне дорог… А сейчас, сейчас я хотела бы стать твоей матерью, чтобы тебе было легче…
Она умолкла, потому что по щеке Софьи медленно покатилась слеза, потом еще и еще…
— Ах, мама… — услышала безмолвно сидевшая Халимат.
— Поплачь, родная, поплачь, тогда на сердце полегчает. Такая наша доля, женская… Такие мы все, бабы, все думаем, что не проживем без защиты и опоры. А сами-то мы и есть опора жизни…
Перевод Р. Желдыбаевой.
ВИКТОР ГЕЙНЦ
НАЧАЛО
Рассказ
Несколько месяцев тому назад, когда ты для всех здесь был еще незнаком, к тебе в этом маленьком ресторане все же отнеслись с большим уважением. Тогда ты задирал нос от сознания собственного достоинства. Теперь же тебя знает каждый уличный мальчишка, но здесь, в ресторане, ты стал чужим. Тебя не знают больше. Тебя просто не хотят больше знать. Слишком мелкая сошка. Простофиля. Нет к тебе больше ни почтения, ни уважения.
Разумеется, ты получаешь свои кислые щи да иногда в придачу молчаливый кивок: «Добрый день», такой же холодный, как и сами щи. Тебе дают также кусочек недоваренного мяса, который ты тщетно пытаешься разжевать, думая при этом: или я тебя одолею, или ты меня доконаешь. Затем ты киваешь: «Большое спасибо», такое же холодное и безвкусное, как последний глоток кофе, и уходишь…
Конец августа, стоит невыносимая жара. Изнывая от жажды, хватая раскрытыми ртами воздух, пассажиры вываливаются из вагонов электрички. Тащат за собой свои большие чемоданы и саквояжи. Их белые рубашки наполовину расстегнуты, а на спинах и под мышками темные пятна пота. Ты в более выгодном положении. Даже твой пиджак свободно вместился в большом портфеле.
Достаешь носовой платок, осторожно вытираешь лоб и закуриваешь сигарету. Порядок. Теперь ты спокойно можешь шагать по рельсам, чтобы сократить себе путь.
Солнце нещадно выжаривает из шпал удушающий запах мазута, но ты должен торопиться, чтобы как можно скорей добраться до деревни. То ли большой деревни, то ли маленького городка. Понимай как хочешь. «Нечто среднее между городом и деревней», — решил бы мудро Готфрид Гердер.
Тебя мучает жажда, как заблудившегося в пустыне путника. И желудок давно уже выражает протест. Значит, ты вынужден принимать срочные меры. Это, так сказать, объективная необходимость. Разумеется, в субъективном значении. Это твоя цель номер один. Твоя следующая цель — найти учебно-воспитательное учреждение. Там ты должен пустить корни. Считай, что твой Икаров полет здесь закончен. Дальше начинается обычная действительность.
Местные Песталоцци с нетерпением ждут тебя. И как знать, может быть, тебе с ними еще не раз придется скрестить шпаги в жарком споре.
Ты наугад сворачиваешь в узкую улочку. Проклятье, столько пыли! Прямо утопаешь в ней. Носки твоих лакированных башмаков опять стали серыми. Хорошо еще, что ты предусмотрительно положил в портфель тряпочку. Туфли тщательно вытерты и снова блестят. Вот ты уже подтянут.