– Адам – дебил, – буркнула Грейс.
– Конченый дебил, – согласился паренек. Сказал он это в насмешку или, наоборот, хотел ее ободрить, Грейс не поняла. Какая, в сущности, разница? – Гм, тут, наверное, нужно что-нибудь приложить, – он указал на ее распухшую кисть. Скинул рюкзак, отмотал от рулона на стене несколько бумажных полотенец и намочил холодной водой из-под крана, затем протянул Грейс. – Не пакет со льдом, но должно помочь.
Грейс изумленно уставилась на него.
– Ты кто? – наконец спросила она. Из носа у нее потекло, и она чувствовала себя отвратительной сопливой уродиной, а в придачу стыдилась и этого чувства.
– Ох, извини. Я Рафаэль, Рафаэль Мартинес. Но ты можешь звать меня Рейф, по-простому. Не бойся, я вообще безобидный. То есть, конечно, если ты только что кого-то поколотила, то вряд ли станешь бояться. Может, это мне стоит тебя бояться. Я – самый настоящий хиляк, честное слово. – Во время этой тирады паренек намочил еще одну порцию бумажных полотенец и передал Грейс. – При виде крови сразу хлопаюсь в обморок. Правда-правда, я не преувеличиваю. Слушай, можно тебя спросить?
От болтовни этого Рейфа у нее голова пошла кругом.
– Давай.
– Чем это так мерзко воняет?
– Формалином. – С какого-то момента Грейс начала разговаривать короткими рублеными предложениями. – Дохлые кошки. За стенкой.
– Кабинет анатомии? – догадался Рейф.
Она кивнула.
– Ясно.
Грейс поморщилась: кисть под влажными полотенцами сильно болела. Болело всё: голова, рука, поясница. Она как могла сдерживала слезы, но…
Герой дня закрыл дверь туалета на защелку и устроился на полу рядом с ней. Грейс заметила, что он старается не нарушить ее личного пространства, и от этого ей почему-то стало еще тоскливее.
– Значит, – непринужденно начал новый знакомый, как если бы речь шла о погоде, – Адам – дебил?
– Макс сидел рядом и даже слова ему не сказал! – Грейс уже не плакала, да, не плакала, просто лицо было мокрое, а в горле застрял противный ком.
– Понятно, – вздохнул Рейф. – Вот козел.
– Ты даже не знаешь, о ком я! – воскликнула Грейс. – Почему тогда соглашаешься?
– Ну, тебе ведь плохо, – немного смущенно проговорил Рейф. – Хочешь, чтобы я возразил? Если это поможет, и ты перестанешь плакать, – пожалуйста. Так, поехали, – он откашлялся. – Ты страшно ошибаешься. Адам – лучший.
– Не надо, – всхлипнула Грейс. – Я просто… Давай помолчим, ладно?
– Понял, – кивнул Рейф. – Как скажешь.
И все же Грейс не могла избавиться от наваждения. Ее по-прежнему терзал детский плач – первый звук, который издала Персик, боевой клич, победно летящий во все концы, проникающий в самые дальние уголки, включая сердце Грейс. Когда она снова расплакалась, Рейф осторожно наклонился к ней так, что их плечи соприкоснулись. Он сидел тихо-тихо.
Сколько прошло времени, Грейс не знала, но вот в дверь негромко постучали и чей-то голос позвал:
– Грейси?
– Это мама, – объяснила она Рейфу, вытирая слезы.
– Тебе влетит? – забеспокоился тот. – Хочешь, спрячем тебя в кабинке?
Внезапно Грейс захотелось увидеть маму – так сильно, что закололо в груди.
– Нет, все в порядке. Впусти ее.
– Солнышко, – кинулась к ней мама, – едем домой.
Так закончилась ее учеба в одиннадцатом классе.
Майя
После встречи с Хоакином Майя долго не могла уснуть.
А потом наша приемная мать обо всем узнала и выставила ее за дверь.
Родной ребенок всегда лучше приемного.
Да, Майя знала, что ее удочерили, а не взяли на воспитание, что родители забрали ее прямо из роддома, что они выбрали ее, именно ее. Так они сами всегда говорили: Мы выбрали тебя, потому что ты особенная.
И все же она не Лорен.
В три часа ночи Майя лежала в кровати и смотрела, как отблески фар проезжающих автомобилей скользят по потолку, отчего в комнате то светлело, то снова темнело. Зашла в интернет с телефона. (Три раза прошла онлайн-тест «На какой факультет в Хогвартсе ты попадешь», и все три раза это оказывался Пуффендуй, что неимоверно ее злило.) Потом взялась перелистывать старую переписку с Клер – все эти эмодзи, символы обнимашек и поцелуев и сообщения, настолько личные, что Майя скорее утопила бы мобильный в унитазе, чем позволила кому-нибудь их прочесть. Добралась до конца. В душе мелькнула слабая надежда: вот сейчас на экране появятся маленькие пузырьки, означающие, что Клер набирает ответ, что она каким-то образом почувствовала Майино одиночество, которое в глухую ночь ощущается особенно остро.