Когда Полина была маленькая, она влезала на эту табуретку после ванны, и мать накидывала ей на плечи большое, как плащ, махровое полотенце, чтобы волосы не мочили халат. Влажные волосы были темными, но, просыхая, меняли цвет: сначала в них зажигались одиночные рыжие искры, потом искр становилось больше, а потом такое начиналось сияние! Особенно если встать под лампочку – жар, огонь! Полина казалась себе принцессой, сказочной Златовлаской, а щербатая табуретка была ее трон. По-английски Златовласка – Голдилокс…
Мать на троне сидела неловко, поджимала ноги в растоптанных тапочках.
– Я понимаю, Полюшка, тяжело, неудобно, но вдруг поднимут цены или, там, не знаю… Неужели я так уж мешаю тебе?
Руки ее с выступающими темными венами так и ходили – хватались за сахарницу, за край стола, покрытого выцветшей потертой клеенкой. Невозможно было на это смотреть, и Полина отворачивалась к окну.
За окном сумрачные улицы, сумрачные дома и нет горизонта. Челябинск после телепередач «Наша Раша» стал каким-то не настоящим, а фольклорным городом – анекдотичным и страшным одновременно. «Челябинские бабки настолько суровы, что в автобусе им уступает место даже водитель!» Наверное, это они, бабки-ведьмы, наколдовали так, что не было в сумрачном городе ни зимы, ни лета, ни осени, а только два сезона сменяли друг друга: время, когда пыль, и время, когда грязь.
Сейчас, в феврале, грязь получалась от борьбы с гололедом. Крупным серым песком засыпаны все тротуары, и ветер-мусорщик гоняет по ним содержимое переполненных урн.
Мать в конце концов простудилась от этого ветра. Простудилась, осталась дома, но в кровати ей не лежится: идет на кухню, нечесаная, шмыгающая носом, в ночной мятой рубашке, наливает Полине чай, мажет маслом батон, смотрит больными глазами.
– Ну вот в чем ты ходишь? Ты же красивая девочка! Разве ты хочешь быть, как серая мышь? Давай-ка, пока ты ешь, я тебе платье поглажу.
Платье шерстяное, с длинными рукавами – мать, слава богу, помнит, что Полина не носит с короткими. Только вот цвет… Радостный цвет молодой травы. Нельзя, нельзя надевать такое в школу! Но и убежать, шмыгнуть за дверь в привычных черных джинсах тоже теперь нельзя. Приходится натягивать колготки и нырять в мягкое, зеленое, теплое от утюга.
– Ну? Посмотри, как красиво! – Мама тянет Полину к зеркалу.
Полина обреченно смотрит себе в лицо. Тонкий нос, беспокойные карие глаза. Мышь. Мышь-полевка.
За правым ухом можно нащупать тонкий, самый маленький шрам.
В начальной школе она была такой же, как все. Ну бледная, конечно, очень худая. И вот шрамы. Но их Полина всегда знала как часть себя, поэтому, не стесняясь, носила футболки, бегала в шортиках. Дворовые мальчишки шрамам даже завидовали.
С этими мальчишками с июня по август они гоняли на великах по пыльным улицам – возвращались домой тоже пыльные, с черными коленками, – а в зимние каникулы лазили по гаражам, прыгая оттуда в нечистые, будто прокуренные, сугробы. Однажды на них разоралась какая-то бабка: «Шею захотели свернуть? Я щас вам сама сверну! Ну-ка сдристнули оттуда!» Бабка толстая, пальто врезается под мышки, пуговицы вот-вот отлетят. «Еще и девочку подговорили!» – «Дак это она нас сюда привела…» – пробормотал маленький и глупый Тимкин.
А в шестом классе мать ей про все рассказала.
– «Вам, мамочка, еще повезло! Люди и с меньшей высоты падают и не выживают!» Тьфу-тьфу-тьфу, не к тому будь сказано… Три года! Три года по больницам! Так что у тебя, доча, можно сказать, два дня рождения.
Именно в то время пришлось продать их большую квартиру, именно тогда ушел отец. Полина же, дура, слушала и радовалась: два дня рождения! Целых два в году!
– Можно я тогда буду оба отмечать?
Она принесла в класс кулек с конфетами. И поделилась историей возвращения с того света.
– Так ты, получается, восстала из мертвых! – сказала классная.
На задней парте хохотнул Сенька Савченко.
– Восставшие из ада…
– Из зада! – ляпнул Тимкин, который вырос, но умнее не стал.
И тут же подхватили, заорали, завыли, шелестя фантиками ее конфет:
– Зомби…
– Зловещие мертвецы!
– Уэ-ха-ха!
– А ну, тихо! – крикнула классная.
Но было поздно: все уже началось. Началось, и теперь непонятно, когда закончится. Метеорит, что ли, должен упасть на Землю, чтобы «те» вымерли, как динозавры?
Хорошо, что дружить можно не только с людьми. Хорошо, что на втором этаже школы есть дверь, которую другие редко открывают. Большая комната с окнами на юг, между окнами растет в кадке невиданное дерево фикус, с листьями большими и кожистыми, похожими на гладкие лапы. Вверху лапы упираются в потолок – фикус-атлант держит здешнее небо. Под этим небом поднимаются вверх дома-стеллажи. Когда ходишь между ними, то от одного запаха старых страниц, книжного клея, сухой пыли становится легче на душе.