– Не нужно. Спасибо. До скорой встречи.
Я выхожу.
Опять все летит к чертям. Свидетельство хозяйки дома свиданий снимает с Альфредо все подозрения. Все доказывается математически: если он уехал с авеню Жюно в десять, а вернулся туда в десять тридцать, после того как заехал на улицу Годо-де-Lоруа, значит, у него физически не было времени сгонять в Лес, замочить свою раскладушку, отметелить беднягу Пакретта, оттащить его в кусты и вернуться в центр города.
– Ну и физия у тебя! – удивляется почтеннейший Пино, снимая правый ботинок, чтобы срезать мозоли.
– Ты носишь черные носки в это время? – иронизирую я.
– Это мне посоветовал Берю. Так незаметны дырки. Упоминание о Толстяке как будто привело в действие извилистый механизм работы случая, потому что телефонист с коммутатора сообщает мне о звонке из Куршевеля.
Голос Берюрье доносится как будто с другого конца земли.
– Это ты, Сан-А?
– Если не я, то очень хорошая имитация. Я стою перед зеркалом и могу тебя уверить, что сходство полное.
– Мне начхать на твою трепотню. Все равно за разговор заплатит французское правительство, – говорит Жирдяй.
– Как твои дела?
– Я в снегу по шею.
– Хорошо еще, что смог отыскать телефонный аппарат. А как наш человек?
– Как раз из-за него я и звоню.
– Что он делает?
– Катается на лыжах, старина, только и всего. За ним было очень трудно уследить: Едва приехав, он нацепил лыжи и рванул к подъемнику. Как я могу за ним следить в городской одежде и без лыж... А кроме того, я не умею кататься на лыжах.
– Очень важная причина, – усмехаюсь я.
– Уж какая есть, – ворчит Толстяк с альпийских вершин. – Я ненавижу снег. Хочешь верь, хочешь нет, но он нагоняет на меня неприятные чувства.
– Знаю. Ты с самого рождения против всякой белизны.
– Это что, намек?
– Нет, Берю, констатация.
– А, ну тогда ладно.
– Расскажи о твоем прибытии туда.
– Это была целая экспедиция, дружище! Если бы ты видел, какие виражи на дороге! Меня в автобусе швыряло, как мяч: влево-вправо. Видел бы ты, какая Там высота. Дома внизу, как вши. А скользина! Я подумал, что мы рухнем, и теплое вино, которое я выпил в Мутье, полезло обратно из желудка.
– Хватит лирики! Давай дальше.
– Ладно, не подгоняй меня. Я и так намучился! Значит, приехали мы на верхушку. Там даже еще не рассвело и был туман. Я вышел и стал смотреть, что будет делать наш малый.
– И что он делал?
– Взял багаж и лыжи, потом пошел в отель.
– Какой?
– Не знаю. Выше, чем мой. Я засек в какой, но названия разобрать не смог, потому что вывеска залеплена снегом.
– Ну а дальше?
– Я пошел в «Грандз Альп», как ты и говорил. Они меня встретили очень хорошо и дали комнату с видом на море.
– Чего ты несешь?
– Честное слово. Напротив моей кровати висит картина, изображающая Лазурный берег. Мне кажется, это Монако, но я не уверен. Могу спросить.
– Это не самое важное.
– Ладно, но надо же повышать культурный уровень.
– Что было дальше?
– Ну, устроился я быстро, потому что багажа у меня нет, выпил чашечку кофе, потом пошел на почту, куда поступил твой перевод. Кстати, спасибо тебе. Ну вот, значит, а потом я пошел к отелю Бержерона. Представляешь, дорога идет вверх! Я в своих ботинках на кожаной подошве три раза шмякался на землю. Предупреждаю тебя: если мне придется здесь задержаться, я должен экипироваться.
– Экипируйся.
– Записываю. Так вот, когда я подошел, Бержерон выходил с двумя парами лыж.
– С двумя парами?
– Одна в руках, другая на плече. Он сразу пошел к подъемнику...
– А потом?
– Потом мой малый улетел с целой шайкой других придурков. Я был похож на курицу, которая высидела утенка и стоит на берегу, пока он плавает в пруду. Я вернулся в отель, откуда и звоню тебе.
Молчание. В трубке я слышу характерные шумы, постоянно царящие на лыжных курортах.
– Твою мать! Нас разъединили! – орет Толстяк.
– Да нет, я здесь. Я думаю.
– Мог бы думать побыстрее, это уменьшило бы расходы!
– Знаешь, Толстяк, больше всего меня смущают две пары лыж.
– Ну знаешь, – возражает Толстяк, – мужик с двумя парами лыж куда меньшая редкость, чем мужик с двумя парами...
– Берю, оставь свой солдафонский юмор. Нас могут слушать девушки-телефонистки. Скажи, из камеры хранения он взял одну пару?
– Да.
– Хорошо. Продолжай следить за мужиком, я выезжаю.
– Выезжаешь?
– Да. Забронируй мне номер.
Это пришло мне в голову в один миг. Мой верный инстинкт предупредил меня, что Куршевель стал центром тяжести расследования. А знаете из-за чего?
Из-за той почтовой открытки, найденной в помойном ведре Буальвана, которая пришла именно из Куршевеля.
А потом, я говорю себе, что покойный Буальван изготавливал лыжные крепления. Это занятие имеет прямое отношение к этому благородному виду спорта, так?
Да, надо на все посмотреть на месте.
– До ночи поездов сюда не будет, – утверждает Берюрье. – Значит, ты приедешь завтра утром?