На пороге кабинета появился милиционер. Гаишник. Увидев меня, он расплылся в улыбке – я про него писала, да еще, кажется, не один раз!
- Колесов Иван Николаевич, - представился он, протягивая мне руку.
Я вынуждена была ее пожать – хотела ему сказать, что по правилам этикета необходимо ждать, когда женщина сама протянет руку мужчине, но решила не обострять отношений.
- Вот и встретились, - добавил он. – При трагических, так сказать, обстоятельствах…
- Да… Вы правы, - промямлила я.
- А где наш главный свидетель? – спросил Колесов. – Нинель… Максимовна, кажется, да?
- Нинель Максимовна – это я. Вы что-то напутали…
- Хм… Нет, меня интересует девушка, которая запомнила номер «Фольксвагена», наделавшего дел. Ездят по дорогам так, как будто в гонках участвуют… Сволочи… Ну, так где же ваша подруга?
- Подруга? Не знаю… - явно тянула время Нинель.
Тут вступила я со своей дурацкой арией о том, что являюсь не кем иным, как ее подругой.
- Нет. А где та?
И Колесов очертил нам в воздухе фигуру Элен, призывая открыть, наконец, где мы ее прячем.
- Не знаем… Куда-то испарилась, - как можно беззаботнее ответила я.
- То есть как это – испарилась? Там ведь… женщину убили… А вы тут шутки шутите, - обиженно и укоризненно добавил он. – Нет, серьезно – где мне ее найти? В каком кабинете?
- Вообще-то она у нас не работает, - вразумительно сказала, наконец, Нинель. – Так, появляется время от времени…
Очевидно, терпение у Колесова лопнуло, потому что он весь покрылся пятнами, как-то странно запыхтел, словно паровоз, готовый ринуться в путь, тихо и быстро, как-то себе под нос, произнес нечто о своем уважении к нашей газете, но об отсутствии у нас в данном случае гражданской совести, развернулся и стал подниматься на десятый этаж – он бывал у нас не раз и отлично знал, где находится кабинет редактора.
- Доигрались, - грустно сказала Нинель. – Сейчас шеф будет вытряхивать из нас все, что мы видели… Надо придти к какому-то одному знаменателю… Не знаем ее, и все! Когда-то о чем-то писала, но мы даже фамилии ее не запомнили… Угу?
Ну конечно, угу. Но только этот Колесов Иван Николаевич вовсе не так прост, как думает Нинель. Я знаю о нем больше нее. Он очень внимателен, любопытен, у него хороший слог – начал писать рассказы, которые мы, скорее всего, опубликуем. У меня в папке лежат два его опуса, и очень неплохих. И он вполне может так описать сейчас редактору нашу Элен, составить такой точный и выразительный словесный портрет, что шеф сразу поймет, о ком идет речь. И нам, ей-богу, не поздоровится. Это будет расценено им как вмешательство в личные дела его семьи. Высказав Нинель свои сомнения, я предложила нам с ней тут же удалиться – на время. Ну, хотя бы спуститься в столовую, откуда нам будет видно, когда уйдет Колесов, либо когда приедет Валентина. Нинель тут же соскочила со своего стула, схватила сумочку, вытолкнула меня за дверь, заперла кабинет и мы помчались вниз, на первый этаж по лестнице, побоявшись воспользоваться лифтом – вызовем его и попадем в объятия шефа со стражем порядка, которые должны, по идее, вот-вот спуститься к нам…
В столовой мы сели в уголке, так, чтобы нас не было заметно – более того, мы водрузили себя на стулья между огромными окнами и прекрасным гобеленом, который соткала для нашей столовой замечательная художница – о ней я, разумеется, тоже писала. Ждать нам пришлось совсем недолго – к подъезду, который находился рядом со столовой и хорошо просматривался, подкатила темно-синяя иномарка, из которой вышел крупный мужчина с короткими седыми волосами ежиком, обошел вокруг, открыл дверцу авто даме, и она выплыла оттуда, как королева, опираясь на его руку… Это было похоже на выход царственной особы. Но самое интересное, что этой царственной особой была моя потрясающая Валентина! Мы с Нинель, которая тоже ее знала, сорвались со своих мест и бросились к выходу. Чтобы не сталкиваться с нашими гостями в дверях, мы чуть приостановились в холле, но когда Валентина и ее муж вплыли в здание, я бросилась к ней, потому что никогда и ничто не могло меня задержать, если можно было обнять эту женщину, расцеловать ее в обе щеки и выразить свой восторг по поводу ее внешнего вида. Впрочем, сделать последнее мне как-то не особенно удалось, у меня просто не хватило слов, потому что Валентина здорово изменила свой имидж! Я-то привыкла видеть ее в черной кожаной куртке, зимой – с теплой подстежкой, а сейчас на ней было элегантное длинное черное пальто. Исчезли брюки – из-под пальто выглядывали стройные крепкие ноги, обутые в модные ботинки на высоком каблуке. Стрижка-каре уступила место длинным волосам, которые ниспадали на воротник пальто и отливали белым золотом. Головной убор – ее вечная кепочка – отсутствовал вообще, зато на шее был кокетливо повязан тонкий красивый шарфик – такие во времена молодости наших мам называли газовыми. Его черно-бело-синий рисунок подчеркивал голубые глаза Валентины и ее белое лицо, которое никогда, ни при каких обстоятельствах не бывало смуглым. Мы обнимали друг друга так, словно не виделись целую вечность, и это не позволило мне вовремя увидеть шефа с Колесовым, выходящих из лифта. Вероятно, редактор, заметив нас, ощутил злобную силу льва и готов был зарычать – во всяком случае, Нинель, увидев его, отступила к столовой. Но я поймала начальственный взгляд уже тогда, когда он увидел Валентину, которую очень уважал, потому что ее уважали наши местные силовики. Поймала, но поддержать маневр Нинель уже не смогла.