Мы онемели от такой смелой попытки прорыва в загробное царство и потому лишь молча кивнули.
- Заметьте, тогда Муза еще не болела, иначе наш договор оказался бы безнравственным! Но потом… Она сгорела за несколько недель… А после похорон я вспомнила о договоре и стала ждать… Но – увы и ах! Пусто!
- Следовательно, там и есть пусто. На том-то свете. А пусто – это ни-че-го! – разумно заключила Нинель.
Я была с ней согласна. Но я была не редакторская жена. Она же продолжала свою экспрессивную речь, наступая на нас с вопросом:
- Вы были на операционном столе? А?
Нинель зябко поежилась от этой перспективы, ибо она – не была, я же пролепетала нечто о том, что лежала на таком столе два раза – рожала.
- Господи, тебе что – делали кесарево? – спросила жена шефа.
- Нет… Я просто рожала… Обычным способом… Естественным…
- Так это же без наркоза… А я имею в виду наркоз! Вот когда мне удаляли…
Она покосилась на редакторский стол и более осторожно продолжила:
- Когда мне кое-что удаляли из организма под общим наркозом, так я летела словно по какой-то темной трубе… Или по тоннелю…А в конце сиял божественный свет… И там меня встречали мои родственники… Умершие, разумеется… Со счастливыми улыбками на лицах… Так что там – никакой пустоты! Они все отправили меня обратно! И я очнулась! И осталась жива! И вот теперь моя Муза бродит где-то в тех садах и не вспоминает про меня…
- Наверное, она боится вас беспокоить, - осторожно заметила Нинель.
- При чем тут боязнь? Она ведь должна знать, как я жду ее сигнала!
- SOS? – полюбопытствовала я.
- Если ей там плохо, может, и SOS!
Тут редактор, видимо, хватился, что пропустил время обхода наших рубежей и потому мы еще до сих пор не приступили к выполнению своих обязанностей. Он вышел из кабинета и решительно сказал:
- Все, девочки, все! Отставить эти SOS, пылесос, паровоз…
- Дед Мороз, - вставила я.
- Какой дед Мороз? Немедленно за работу! Вся первая полоса пустая! Допрыгались! Долиберальничался я с вами! И тебя, дорогая, ждут телевизионные деятели искусств, - произнес редактор фразу из мультфильма о Малыше и Карлсоне, которого домоправительница мечтала увидеть на экране телевизора.
Естественно, мы тут же откланялись и пошагали… по своим рабочим местам? Не тут-то было. Нас посетила блестящая идея и потому мы вновь оказались в кабинете у Нинель.
- Послушай, давай и мы договоримся – кому из нас будет первой суждено оказаться на том свете, тот обязательно расскажет о своей новой жизни все-все!
Я ответила Нинель, что согласна, что мне эта идея нравится – в отличие от самой перспективы оказаться за пределами земного бытия, и что надо постараться непременно выполнить этот договор – правда, как можно позже…
При этом мы похихикивали, но, если честно, то от всех этих разговоров нам стало жутковато, и когда влетевший в открытую форточку порыв ветра сильно качнул штору, то и мы качнулись в сторону двери – нам показалось, что это – отклик каких-то запредельных сущностей на наш импровизированный договор. Я первой отворила дверь в коридор и шагнула за порог, Нинель оставалась сидеть за столом, как вдруг дверь лифта, который находился буквально метрах в четырех от нас, с шумом отворилась, из нее вышел совершенно черный человек и пошел прямо на нас… Я приросла к полу. Боковым зрением я увидела, что Нинель, сидящая лицом к двери и видящая эту картину, перекрестилась. Человек уже почти дошел до меня, я съежилась и стала отступать назад, а потом споткнулась пяткой о порог и отлетела к стулу, на котором сидела ранее. Человек достиг порога… От страха я не могла рассмотреть его лицо. Зато Нинель, видимо, не побоялась это сделать, потому что вдруг прошептала:
- Это – плен…
Нас возьмут в плен! В заложники! А я-то думала, что по причине наличия охраны на первом этаже мы избежим этой участи! Но почему мы должны сдаваться и безропотно мириться со своим положением? Надо кричать, драться, бежать! Делать что-то еще! И я закричала первое, что пришло в голову:
- Помогите!
Получилось очень тихо, и я продолжила:
- А-а-а!
- Ты что орешь? – тихо спросила меня Нинель. – Опомнись, ведь это – Элен…
И тут я, наконец, подняла глаза на черного человека… Черные волосы были покрыты черной от грязи засаленной мужской шапкой и кое-где непослушно из-под нее выбивались. Черная шея была просто черной, без шарфа, и торчала из черной фуфайки, засаленной до такой степени, что на воде ее вполне можно было использовать как спасательный круг. В таком же состоянии были и черные ватные брюки, засунутые в страшные кирзовые сапоги. Лицо тоже было черным, вымазанным сажей и еще бог знает чем, а из-под этой сажи, из этого черного камуфляжа на нас смотрели большие серо-голубые глаза с черной окаемкой, как у шахтеров, и оттого особо выразительные и отчаянно контрастирующие со своим окружением – так же, как день и ночь или же свет и тьма… И вдруг это лицо осветила улыбка, вслед за которой до нас долетели слова, озаряемые любовью и радостью: