Входили и выходили люди, озабоченные теми же проблемами, но к середине дня команда не сдвинулась ни на шаг. И тогда шеф решил напиться, слабо надеясь на то, что в голове наступит хоть какое-то просветление. Он выполнил свое решение, а затем вышел из кабинета, из коридора, из здания, открыл дверцу своей машины и сел за руль. Два его охранника успели вскочить в авто еще до того, как заурчал мотор. Выбежала растерянная Люся, всплеснула руками, и рванувшая с места машина задела одну из них.
- Павел Михалыч! Павел Михалыч! – кричала секретарша в опустевшее пространство.
Шеф даже не повернул головы. Эпизод с Люсей не вызвал у него никаких эмоций. Машина набирала скорость и нехотя тормозила только у светофоров, а, выехав из города, помчалась по опустевшему шоссе. Возможно, от бешеной скорости, от холодного ветра, жесткими порывами терзавшего водителя и пассажиров, у Павла Михайловича и наступило некоторое просветление в голове, но злость снова затуманивала мозги, и он мчался вперед, чтобы найти хоть какой-то выход своим чувствам. Дорога резко пошла вверх, а потом начался такой же резкий и непредсказуемый спуск. Наверное, все это было отражено в дорожных знаках, просто он их не заметил. Как не заметил и того, что машина вдруг резко пошла влево, на полосу встречного движения, по которой мчался… танк! Да, да, самый настоящий танк. Как он здесь оказался, вряд ли кто-то мог объяснить – верно, только сами военные. Скорее всего, солдаты угнали его из части с одной им известной целью. Чувствовалось, что танк намерен двигаться напролом, оправдывая таким образом свое название. Павел Михайлович онемел от такой наглой решимости и потерял драгоценные секунды, чтобы безболезненно выйти из этой ситуации. Он рванул руль, резко подался вправо, уворачиваясь от бронированной машины, пересек свою законную полосу и врезался в дерево, росшее впритык к дороге. В березу. В глазах все поплыло, поблекло, почернело, черно-белые полосы, казалось, заслонили пространство. А потом стало темно. И в этой темноте светящимися буквами – видимо, от концентрации его энергии – появились слова: что делать? Что же теперь делать? Он совершенно не думал о том, жив или нет. Что делать с репутацией – и это перед самыми выборами! Кто будет голосовать за алкоголика, врезавшегося в дерево и разбившего машину? Сквозь боль, крик и суету охранников, вытаскивавших его из разбитой машины, он уловил какую-то собственную мысль-решение, но тут же вновь ее потерял и решил, что, верно, и не было в ней ничего интересного – так, маленькая, скудненькая, на кончике пера… Но вдруг эта мысль вновь вспыхнула перед глазами, он приник к ней душой и понял, что в ней кроется его спасение. Возможное. Он открыл глаза, поискал ими охранников, обрадовавшихся, что шеф приходит в себя, и жестами, шепотом, поскольку говорить нормально еще не мог, велел им тотчас же сфотографировать разбитую машину и его, бездыханного. Охранники с недоумевающими лицами выполнили его просьбу-приказ, затем созвонились с офисом шефа и вызвали две машины, в одну из которых велено было посадить бригаду скорой помощи. Неофициальную. Никто не должен был знать, что шеф пьян. Охрана боялась одного – как бы первыми не прибыли гаишники. Но их, слава богу, пока не было. «Скорая помощь» приехала быстро, а с ней – еще два охранника, готовые положить жизнь за репутацию шефа. Шеф же, оформив, наконец, свою главную мысль в голове, решил выразить ее словами: