Манюэль не хотел, чтобы его считали занудой, особенно клиенты. Он знал по опыту работы с французами, что если вас спрашивают про какую-то машину, то только затем, чтобы узнать ее цену. Что же касается технических свойств, они заранее убеждены, что эта информация и гроша ломаного не стоит, разумеется, кроме тех, кто в этом разбирается, но они-то как раз ни о чем не спрашивают, а сами начинают разглагольствовать. Поэтому на вопрос о «Тандербёрде» с сиденьями песочного цвета только ответил:
– Потянет на пять штук. Легко.
Он залил полный бак. Вытер ветровое стекло. Рядом стояли Шарль Волю, местный винодел, и агент по продаже недвижимости из Солье, высоченный такой, у него «Пежо-404», сюда он заезжает раза по три в неделю, но как его зовут, Манюэль не знал. Именно в этот момент они услышали крики. Манюэль, как и те двое, на мгновение застыл в оцепенении, но все же не мог бы сказать, что по-настоящему удивился, как удивился бы, если бы это произошло с какой-то другой женщиной.
Как только он увидел эту девицу, что-то подсказало ему, что она не совсем в себе. Может, из-за ее темных очков или из-за неразговорчивости (она выдавила из себя всего несколько слов, и то по необходимости) или из-за странной манеры как-то устало или расслабленно склонять голову набок при ходьбе. У нее была красивая, необычная походка, словно каждый шаг длинных ног начинался от изгиба бедра. Манюэль почему-то подумал о раненом животном, правда, не мог точно определить – антилопе или дикой кошке, но всяко – о животном, вырвавшемся из мрака ночи, потому что в этой светловолосой головке угадывались какие-то темные, зловещие мысли.
Теперь они втроем окружили ее, пока шли в контору Манюэля. Когда выходили из туалета, он хотел ее поддержать, но она тут же отстранилась. Она больше не плакала, только прижимала к груди распухшую руку, на которой чуть ниже костяшек пальцев синел заметный след. Она шла той же походкой, что и прежде, ее профиль опять казался безмятежным и неподвижным: короткий прямой нос, плотно сжатые губы. Даже слегка растрепанная, в белом испачканном костюме, она казалась Манюэлю такой, какой, вероятно, и была на самом деле – грациозной кошечкой при каком-то типе с толстым бумажником.
Манюэля огорчало не только то, что он чувствовал себя ничтожеством, которому не по зубам такая женщина – ни соблазнить ее, ни содержать он бы не сумел, – но на пороге конторы рядом с матерью стояла малышка и смотрела, как они подходят. Манюэль предпочел бы, чтобы она не видела этого. Ей было семь, и, хотя он ни на минуту не забывал, что она не родная его дочь, она была ему дороже всего на свете. Она отвечала ему тем же. Она даже восхищалась им, потому что отцы ее соучеников приходили к нему какие-то присмирившие, и, если заглох мотор, он своими руками мог все починить. Ему было неприятно, что она увидит, как он растерян.
В конторе он усадил даму из кабриолета возле окна. Все молчали. Теперь он уже не мог отослать девочку домой, она бы затаила на него обиду. Он пошел в кухню, взял в стенном шкафу бутылку коньяка и чистый стакан на раковине. Его жена Миетта вышла за ним следом:
– Что случилось?
– Ничего. Я не знаю.
Он глотнул прямо из горлышка, потом вернулся в контору. По привычке Миетта сказала ему, что он слишком много пьет, а он ответил, по-баскски, что так он скорее сдохнет, а она сможет снова выйти замуж. Первым ее мужем был испанец из какой-то разбитой войсковой части, он даже слышать о нем не желал, но вовсе не из ревности. Он не любил жену, вернее, больше не любил. Иногда он воображал, что она наставляла рога своему испанцу и неизвестно от кого забеременела. Неизвестно от кого.
Он поставил стакан на обитый металлом стол, налил до половины коньяк, а все молча смотрели. Дама из «Тандербёрда» только отрицательно покачала головой и не притронулась. Манюэлю было неприятно, что он должен начинать разговор, – во-первых, из-за девочки, а во-вторых, потому, что в такой момент его акцент покажется неуместным, и он будет выглядеть нелепо. В надежде сгладить неловкость он с раздражением махнул рукой и произнес: