— Это странно, — сказал Робер Дарзак, — и совершенно необъяснимо. Вы всюду посмотрели? Быть может, он мечтает в каком-нибудь углу.
— Я искал его и звал, но безрезультатно, — ответил я.
Однако господин Дарзак этим не удовлетворился. Он захотел сам обойти церковь и был, во всяком случае, удачливее меня, так как узнал от какого-то нищего, стоявшего у порога, что молодой человек, по всем приметам Рультабиль, несколько минут назад вышел из церкви, сел в фиакр и уехал.
Когда Дарзак сообщил об этом своей жене, Матильда была чрезвычайно огорчена. Подозвав меня, она спросила:
— Мой дорогой Сэнклер, вы знаете, что через два часа мы уезжаем с Лионского вокзала. Найдите нашего молодого друга и приведите его ко мне.
— Постараюсь, — ответил я и немедленно отправился на поиски.
Побывав у Рультабиля на квартире, в редакции и в кафе Барро, где служебные дела часто заставляли его присутствовать в это время, на Лионский вокзал я вернулся, увы, ни с чем. Ни один из его коллег не смог сказать, где отыскать моего друга. Можете себе представить, как меня встретили на платформе. Господин Дарзак был опечален. Однако сообщить неприятное известие его жене выпало на мою долю, так как он занимался устройством путешественников. Дело в том, что профессор Станжерсон, направлявшийся в Ментону к Рансам, провожал новобрачных до Дижона, откуда молодые супруги должны были продолжить свою поездку вдвоем через Кюло и Сен-Дени.
Я попытался уверить Матильду, что Рультабиль непременно явится к отходу поезда, но при первых моих словах у нее на глазах показались слезы.
— Нет, нет, все кончено, он не приедет, — сказала она и поднялась в вагон.
И тут Бриньоль, видя волнение госпожи Дарзак, не удержался вновь.
— Посмотрите, — сказал он Андре Гессу, — я же говорил, что у нее глаза сумасшедшей. Да, Робер сделал ошибку, лучше было бы подождать.
Я вспоминаю чувство страха, внушенное мне этими словам Бриньоля. Он, без сомнения, был злым и завистливым человеком и не простил своему родственнику оказанной ему услуги — той должности подчиненного, которую господин Дарзак ему выхлопотал. У Бриньоля был желтоватый цвет лица и удлиненные черты, вытянутые сверху вниз. Высокий рост, длинные руки и ноги только усиливали это впечатление, но маленькие ступни и ладони казались почти элегантными.
Андре Гесс резко оборвал Бриньоля, после чего тот немедленно покинул вокзал, пожелав всего наилучшего молодым супругам. По крайней мере, я решил, что он ушел, так как больше его в тот день не видел.
Оставалось всего три минуты до отхода поезда. Мы все еще надеялись на приход Рультабиля и осматривали перрон, рассчитывая увидеть среди пассажиров нашего молодого друга. Как могло случиться, что он не появился в последнюю минуту? Как не бросился к нам, по своему обыкновению, расталкивая всех и не обращая внимания на протесты и возмущенные реплики? Что он делал? Уже закрывали дверцы и слышались призывы проводников: «В вагоны, господа, в вагоны!» Резкий свисток возвестил об отходе, отзвучал охрипший гудок паровоза, и поезд тронулся, А Рультабиля нет!
Мы были так опечалены и удивлены, что остались на перроне, забыв пожелать госпоже Дарзак счастливого пути. Дочь профессора Станжерсона бросила долгий взгляд на перрон и, когда поезд начал ускорять ход, она, окончательно убедившись в том, что не увидит своего молодого друга, протянула мне конверт.
— Для него, — сказала госпожа Дарзак.
И вдруг, с лицом, охваченным скорбью, и таким странным тоном, что я невольно вспомнил мрачные рассуждения Бриньоля, добавила:
— До свидания, друзья. Или, вернее, прощайте!
II. ГЛАВА, в которой речь идет о переменчивом настроении Жозефа Рультабиля
Возвращаясь с вокзала, я удивлялся овладевшей мною странной печали, не в силах угадать ее причину. После Версальского процесса, в котором я принимал непосредственное участие, тесная дружба связала меня с профессором Станжерсоном, его дочерью и Робером Дарзаком. Я должен был бы радоваться их свадьбе и полагал, что на мое угнетенное состояние оказало влияние отсутствие молодого репортера.
Станжерсоны и Дарзак считали Рультабиля своим спасителем. После того как Матильда вышла из клиники, где провела несколько месяцев в связи с нервным расстройством, и ознакомилась с ролью, которую сыграл этот юноша в драме, погубившей бы и ее, и всех, кого она любила и почитала, после того как она прочла стенограмму процесса, где Рультабиль выступил чудесным героем, Матильда Станжерсон окружила моего друга поистине материнской нежностью. Она интересовалась всем, что его касалось, пыталась вызвать Рультабиля на откровенность, узнать о нем больше, чем знал, например, я, и, может быть, больше, чем он сам. Она проявила тактичное, но упорное любопытство к его происхождению, о котором мы ничего не знали, и о котором он молчал с суровой гордостью.