На голове героя была фуражка с отбитым козырьком. На фуражке сидела растрепанная ворона и пристально разглядывала оттуда Надежду Николаевну. Во взгляде вороны читалось глубокое неодобрение, как у сотрудника отдела кадров с большим трудовым стажем. Неизвестно, к чему это неодобрение относилось — к самой ли Надежде Николаевне или к огромной луже, занимающей значительную часть привокзальной площади и напоминающей формой и размерами Средиземное море. Правда, климат по берегам этой лужи был далеко не средиземноморский.
Надежда поставила свой чемоданчик на сухой островок, отдаленно смахивающий на Сицилию, достала из кармана мобильный телефон и набрала Галкин номер.
— Привет, — сказала Надежда, услышав ее голос. — Картина называется «Не ждали». Я приехала, а тебя нет. Теперь я стою как памятник посреди площади и не знаю, что дальше делать. Один памятник здесь уже есть, так что даже это место уже занято. Честно говоря, я надеялась, что ты меня встретишь…
— Об этом не может быть и речи! — странным приглушенным голосом ответила Галина. — Но тебя там должны были встретить, я обо всем договорилась!
— Кто? — осведомилась Надежда Николаевна. — Порфирий Камчадалов? Кроме него, здесь никого нету!..
Это имя она прочла на постаменте памятника. Судя по этой надписи, так звали местного героя в гипсовом картузе с отбитым козырьком. Там же было написано, что этот Порфирий геройски погиб при проведении коллективизации в Козодоевском уезде.
— Какой еще Камчадалов? — удивленно переспросила Галка. — Не знаю такого! Я попросила тебя встретить Василия Верленовича. Он что, не приехал?
— А как он выглядит, этот твой Василий Верленович?
— Приличный пожилой мужчина на бежевых «Жигулях».
Надежда вгляделась в проржавленный автомобиль, под капотом которого возился местный житель. Пожалуй, когда-то этот автомобиль и правда был бежевыми «Жигулями».
— Кажется, я его вижу! — сообщила она подруге и, спрятав мобильник, направилась к автомобилисту.
— Вы — Василий… Верленович? — неуверенно проговорила Надежда, обращаясь к той его части, которая виднелась из-под капота ржавых «Жигулей».
— Чичас! — донеслось из глубины машины, и оттуда приглушенно закашляли.
Мужчина еще немного повозился в моторе, наконец он выбрался наружу, вытер руки замызганной тряпицей и пристально уставился на Надежду Николаевну.
— А вы, значит, Галины Ильиничны подруга будете! — проговорил он наконец и открыл перед Надеждой дверцу своего «жигуля». Ее небольшой чемодан он засунул в багажник.
— Надежда, — представилась Надежда, устраиваясь на пассажирском сиденье. — А вы, значит, Василий Верленович? У вас родители интересовались французской поэзией?
— Это еще почему? — Дядечка подозрительно взглянул на Надежду. — Мой покойный родитель никогда ничего такого не позволял, он всю жизнь честно трудился на кожевенной фабрике!
— Ну, одно другому не мешает… — смутилась Надежда. — Верлен — это же французский поэт…
— Верлен — это Верный Ленинец! — отчеканил дядечка и включил зажигание.
— Ах вот как… — протянула Надежда и надолго замолчала.
Они проехали по улицам Козодоева.
Городок ничем особенно не поражал воображение — не было здесь ни памятников седой старины, ни импозантных новостроек. Обычный захолустный городок, процентов на сорок состоящий из облезлых панельных пятиэтажек, известных в народе как хрущобы, а на остальные шестьдесят процентов составленный невзрачными бревенчатыми одноэтажными домами с чахлыми палисадниками.
Вдруг за очередным поворотом перед Надеждой открылся старинный парк. За полуразрушенной оградой густо золотели столетние дубы, среди них темно-багряными мазками проступали клены. Дорожки парка заросли неопрятными кустами, но еще были видны, сквозь листву можно было угадать их планировку. А в конце широкой аллеи, обсаженной по краям мощными липами, виднелись руины старинной усадьбы. Желтая ампирная штукатурка была в основном отбита, и сквозь нее проступали грубые кирпичные стены, которые напомнили Надежде плакат из школьного кабинета анатомии — человек без кожи, с обнаженными красными мышцами и кровеносными сосудами.
Рядом с усадьбой пряталась среди деревьев небольшая часовня в готическом стиле, выдавая романтические пристрастия давно почившего владельца имения.
— Как красиво! — невольно воскликнула Надежда, прижавшись к окну машины.