Колосов с нетерпением ждал результатов проверки. Удивительное было рядом: из восьми опрошенных милицией менеджеров «Вокс-груза» никто (никто!) не мог ответить на самый простой вопрос: где, когда и кем в грузовик «ЗИЛ» госномер такой-то, оставленный на охраняемой стоянке, был загружен гравий.
Проверены были путевые листы, и сразу кое-что прояснилось — отчетность в «Вокс-грузе» велась из рук вон плохо. Колосов не поленился связаться с московским УБЭПом и, что называется, натравил волков на овец, настаивая на полной проверке хозяйственно-финансовой деятельности автопредприятия.
Но все это, увы, пока никак не приближало главной цели, ради чего, собственно, и затевалась вся эта канитель с ревизией.
В конце концов, как это всегда и бывает, все уперлось в стрелочника. И стрелочником этим, очевидно, на роду было написано стать напарнику шофера Мотовилова — некоему Пашке Тихонову.
«Да верите, я понятия не имею, чего эти двое, Мотовилов с Тихоновым, там нахимичили с этим гравием, — разорялся уличенный, но пока еще не совсем схваченный за руку менеджер по перевозкам „Вокс-груза“. — Они левак где-то хапнули на стороне. А мы что, за них отвечай, да?»
Вся эта неразбериха съела у Колосова почти половину оперативных суток: только к пяти часам вечера местонахождение Павла Тихонова было установлено. Искали его с фонарями по пяти адресам: дома у матери, у бывшей жены, у армейского кореша, у соседа, на дачно-садовом участке. А обнаружился он у любимой женщины в Ховрине.
Пять лет назад Тихонов уже судился за мелкое хулиганство и визиту милиции не обрадовался.
В Ховрино Колосов выехал сам. Квартирка, где они беседовали с Тихоновым, была тесной, обшарпанной. За окном — железная дорога, поезда грохочут, стекла в серванте аж трясутся. В соседней комнате спал трехлетний ребенок сожительницы Тихонова. В кухне на столе — недопитая бутылка водки, кислая капуста.
Тихонов — парень еще молодой и не сумевший полностью протрезветь даже к пяти часам вечера, поначалу никак не мог взять в толк, что, собственно, у него спрашивают. Машина? Наша с Мотовилычем машина? А что, ее угнали? Нет? Так Мотовилыч в аварию попал? Не попал? Так что ж вы от меня-то хотите?
То, что он даже пьяный темнит и придуряется, для Колосова было очевидно. А поэтому… Поэтому вся эта кухонно-коммунальная сага обрыдла ему уже через пять минут.
Он встал, сгреб расслабленного Тихонова за футболку, рывком приподнял со стула.
— Ну? — спросил, — Долго еще ты мне будешь врать?
— Да че я вру-то? Че я вру? — тощенький, как мумия, Тихонов барахтался, пытаясь вывернуться.
— Кто «ЗИЛ» гравием загружал и в отстойник на ночь ставил?
— Да каким гравием? В какой отстойник? — Фирма твоя «Вокс-груз» от тебя открестилась, Тихонов, обеими руками. Менеджер ваш так мне прямо и сказал: Тихонов с Мотовиловым левак где-то на стороне взяли. А в леваке-то труп. Ты мозги свои напряги, давай, вдумайся — вы взяли левак, а в леваке — труп, — Колосов хорошенько встряхнул Тихонова. — Ну? Мотовилов машину из отстойника только утром забрал в восьмом часу. У него свидетели есть — охрана, дежурившая в то утро. «ЗИЛ» груженный был уже. И эти же свидетели в один голос показывают, что вечером накануне, а если быть совсем уж точным, в 23. 20, этот самый «ЗИЛ» с гравием оставил на стоянке именно ты, Тихонов. Левак это был, настоящий левак. А в леваке — труп. И ты мне сейчас же скажешь, сволочь, где и когда ты загрузил этот самый левый гравий, который вы с Мотовиловым в обход своей фирмы решили загнать частнику на стройку в Октябрьском-Левобережном. А выручку прикарманить, — Да не знаю я ничего! Какой левак?!
— Такой, с трупом-начинкой, — Колосов тряхнул Тихонова сильнее. — Знаешь, что Мотовилов скажет? Не знаю, скажет, ничего. Это Пашка Тихонов загружал. Может, он и убил, а труп в гравий сховал. Ему не привыкать — он же судимый.
— Да ты что, начальник? Ну, судимый я. Какой еще труп? Кого я там убил?!
— Тебе лучше знать кого. Ты же грузовик с гравием в отстойник загнал.
— Да Мотовилов с хохлами какими-то договорился! — заорал вконец измочаленный Тихонов. — Я-то при чем тут? Позвонил мне, сказал: все тип-топ, загрузишься с вечера, машину оставишь, как обычно. А я груз на стройку подкину. Там хохлы какому-то олигарху особняк строят на берегу канала. А там проехать-то всего ничего, крюк — пять километров. Я ему и говорю, я, Мотовилыч, сам могу груз вечером доставить. А он мне — не надо, Паша. Они спать залягут. Они ж, как известно, до обеда только это.., запрягают-то…
— Откуда до стройки крюк небольшой? — жестко спросил Колосов, выудив единственный полезный факт из всей этой ахинеи. — Где ты гравием загружался? Место назови.
— Да на причале — где ж еще? — выпалил Тихонов. — Там в пяти километрах на канале причал грузовой. Там баржу пригнали с гравием, прямо с воды торгуют. Экскаватор работает, сутками грузит. Мне что? Я что мне Мотовилыч велел, то я и сделал. Приехал вечером, под конец смены, заплатил экскаваторщику. Они ж без накладных там, без всего. Подогнал машину. Пока загружали, пошел ребят знакомых на причале проведать. Ну и все. Набили полну коробочку, я и уехал. Говорю ж — я мог в ту же ночь прямо на стройку в Октябрьский закинуть груз. Но Мотовилыч меня к тем хохлам не допускает. У него там с бригадиром своя бухгалтерия.
— Поедешь сейчас с нами, — велел Колосов, — покажешь, где этот причал, где баржа, где экскаватор. Любимой женщине своей скажи, чтоб скоро не ждала тебя обратно.
— Да ну ее в болото, Надьку! — Тихонов скривился. — Это я так тут время провожу, просто. Она ж с довеском, на кой мне она такая нужна? Корми еще отродье ее.
Колосов разжал хватку, отпустив его замызганную футболку. Больше всего сейчас ему хотелось звездануть Тихонова по роже — за все вместе. За вранье, за труп в «ЗИЛе», за махинации с гравием, на распутывание которых было потрачено столько драгоценного времени, за эту вот Надьку, с которой он спал и ребенка которой не желал кормить, за хохлов, но…
Полировать рожу свидетелю, даже в чисто воспитательных целях, было противозаконно. И разве зуботычиной можно было исправить хоть что-то в мозгах Пашки Тихонова? То, что в сыске строить далеко идущие планы дело в принципе безнадежное, Катя подозревала давно. Однако вообще без какого-то плана на авось работать тоже было невозможно.
План Кати был прост. В конце рабочего дня она решила сама съездить в Химки, чтобы посоветоваться там с участковым Иваном Захаровичем Кукушкиным. Кукушкин был местной достопримечательностью — работал он участковым вот уже тридцать первый год подряд, был шесть раз награжден министрами МВД именными часами, ценными подарками и оружием. Министры приходили и уходили, как вешние воды, а участковый Кукушкин был вечен, как гранит. Он работал в течение своей долгой службы на разных участках, учил молодежь, Химки знал как облупленные, а в сопредельных районах и округах Москвы и области имел крепкие давние связи и собственных сметливых конфидентов. По мнению Кати, сделавшей о Кукушкине для ведомственной и центральной прессы не один десяток очерков, Иван Захарович был полезнее целого отдела лоботрясов, имевших о работе в милиции лишь приблизительное мнение.
С Кукушкиным Катя хотела посоветоваться по поводу убийства Валерии Блохиной — Иван Захарович наверняка уже был в курсе ориентировок. Рассуждала Катя примерно так: такой необычный с физической точки зрения человек, как Блохина, если только она действительно жила и работала в Химках, городе небольшом, просто не могла не вызвать к себе волны любопытства, жалости, пересудов и всей остальной гаммы чувств, которую испытывают люди к тем, кто так резко от них отличается. Чувства эти порождают молву. А уж по части чуткой реакции на местную молву участковому Кукушкину не было равных. Если бы где-то в районе — в офисе ли, в магазине, в конторе — работала женщина с шестью пальцами на обеих руках, об этом уже втихомолку бы судачили. И слухи непременно докатились бы до участкового Кукушкина.