В другой раз, уже осенью, когда все они перебирались через хребет Дхаоладхар и были на подходе к своей пещере, Дангу сорвался со скалы, на которую полез за птичьими яйцами. Он жестоко разбился, сломал два ребра и правую руку и только благодаря материнской заботе Лхобы остался жив и выздоровел.
Несмотря на то что Дангу рос в жестокой, дикой среде, где царил закон сильного, он был добрым по натуре, не приносил никому зла, убивал только для еды, стараясь не мучить свою жертву.
Материнское сердце Лхобы было полно гордости за мальчика. Она смутно чувствовала, что он отличается от других детей. Но чем, объяснить не смогла бы. Бессознательно Лхоба видела в своем приемном сыне некое высшее существо, ведь недаром он был отмечен знаком нефрита.
…Стояла прекрасная осенняя пора, которая так украшает Гималаи. Голубое небо, слегка подернутое полупрозрачной пеленой высоких узорчатых облаков, тишина, ни ветерка. Сошла на нет и утомляющая жара. Несколько семейств кангми, в том числе и семья Вангди, собрались в верховьях Чинаба. Постепенно все разбрелись по огромному лугу — маргу, с разбросанными кое-где островками скал и рощицами сосен Жерара, выкапывая и поедая клубни эремуруса, собирая орехи. Лхоба незаметно наблюдала, как Дангу осторожно начал подкрадываться к стайке сирау — горных козлов. Скользя и извиваясь, как змея, он осторожно полз в высокой траве. До цели оставалось двести метров, сто пятьдесят…
Тихо, бесшумно подползал Дангу к козлам, щипавшим траву. Местами он прятался за рыжие камни, на фоне которых его бронзовое тело было совершенно незаметно.
Все ближе и ближе! Вот вожак, словно почуяв опасность, закрутил головой, внюхиваясь в порывы поднявшегося ветерка. Но все спокойно.
Осталось пять метров, три, два, один!
Загорелая рука, осторожно раздвинув траву, прикоснулась к боку вожака. Охотничьи уроки Вангди были усвоены великолепно.
Надо было видеть внезапный испуг диких животных. Они все, словно по команде, высоко подпрыгнули вверх на несколько метров и бросились врассыпную. Но Дангу не вскочил и не вонзил свой нефритовый нож в горло жертвы, и тем более не воспользовался дротиком. Он не был голоден, а убивать только ради убийства было не в его привычках. Просто Дангу любил хорошую шутку. Он стоял в траве и улыбался, наблюдая, как между скал улепетывает стая перепуганных насмерть козлов. А Лхоба сотрясалась от беззвучного смеха.
Итак, наш юный князь постепенно взрослел, развивался, находя с помощью приемных родителей тот или иной ответ на все вопросы, которые ставила перед ним природа. Однако вскоре появились другие, на которые ответа уже не было. Кто же он на самом деле? Ми или кангми? Почему он голый, а все кангми покрыты шерстью? Он все больше и больше размышлял над этим. Сомнения обуревали его. Они оставляли его во время переходов от стоянки к стоянке. Покидали во время охоты и поисков пищи, но на ночевках, когда он забирался в свое гнездо, одни и те же мысли не давали ему покоя. Почему же он так отличался от собратьев по племени? И не только от них, но и от ми, людей?
Эти существа были коварными врагами членов его семьи и других кланов кангми. Их надо было всячески остерегаться. Так учили его Лхоба и Вангди. Он припоминал какие-то смутные рассказы Вангди о том, как люди ловили кангми, мучили их, а потом убивали. Во время бродяжничества Дангу иногда наблюдал, хорошенько спрятавшись в укромном месте, за людьми. Это были случайные встречи либо с тибетскими пастухами, пасшими скот, либо с крестьянами, работавшими на полях, или с охотниками. Кангми называли их лхоми — ми с Гор. К редким в тех местах деревням Дангу никогда не решался близко подходить. Кангми тщательно их избегали. А тибетцы были достаточно пугливы и суеверны и боялись снежных людей не меньше, чем те их.
Однажды у перевала Зоджи-Ла Дангу тайком наблюдал за тем, как много ми в белом входили в большую пещеру. Там был какой-то непонятный свет, и оттуда раздавались громкие звуки. Потом ми выходили. Что это было?
Когда Дангу приходилось в середине лета спускаться вместе со всеми на южные склоны Сиваликских холмов совсем близко к Равнинам, чтобы полакомиться созревшими плодами манго, он видел здесь совсем других ми. Это были уже индийцы. Кангми называли их чхеми — то есть ми с Равнин. При встречах с ними Дангу, принимая, разумеется, все меры предосторожности, чтобы не выдать своего присутствия, внимательно, затаив дыхание, с учащенным биением сердца рассматривал их и испытывал при этом какое-то странное волнение. Это было необъяснимо, но его неудержимо тянуло к людям и вместе с тем было страшно. Их яркие одежды, независимый, гордый вид и открытые, доброжелательные лица очень нравились ему.
Он долго не решался спросить обо всем Лхобу, словно боясь ответа, но однажды не выдержал и в одну из безлунных ночей подошел тихо к ее гнезду, присел, разбудил и задал так мучившие его вопросы. И та все рассказала ему, ничего не утаивая.
— Кто же мои родители, ама и ата? — возбужденно воскликнул Дангу.
— Никто не знает, — тихо ответила Лхоба.
Язык ее был слишком беден, чтобы объяснить разницу и сходство между кангми, людьми и Дангу. А он все более и более склонялся к убеждению, что все они совершенно разные существа. Кангми поросли густой шерстью, ми были тоже сверху покрыты чем-то, чему Дангу не знал названия, и только он был совсем голым. И еще он понял, что ми тоже бывают разных кланов. Но от этого ему не стало легче. Все равно непонятно — кто же он?
Дангу вздрогнул, словно стряхивая с себя видения-образы.
— Данг-чи-канг! Маленький, беленький сын Лхобы! Лхоба его ама! — Она притянула его к себе. — Лхоба давала ему тша — молоко, Лхоба его защищала!
— Дангу не верит, что его ама и ата были не Лхоба и Вангди! Нет, не верит! Но почему Дангу белый и безволосый? Все кангми волосаты и красивы. Один Дангу урод!