В последние годы обживалась правая сторона, за Моск-вой-рекой, на Балчуге. Его облюбовали кожевники-усмошвецы[78].
Когда Александр Ярославич Невский выделил малолетнему Даниилу Москву, удел был нищенский, впору с сумой по миру ходить. Вырос Даниил и понял: надобно земли к Москве приращивать. Без того не подняться Московскому княжеству, потому и взял столь ревностно сторону тверского князя Михаила Ярославича против Андрея Александровича…
Даниил день начал с заутрени. Отстояв в церкви Успения, храм покинул, а к нему уже отрок с вестью радостной — князь Переяславский в хоромах дожидается.
Иван Дмитриевич сидел в гриднице с его, Даниила, сыновьями Юрием и Иваном, беседовали. На стук входной двери переяславский князь оглянулся и, увидев Даниила, встал, шагнул навстречу. Князья облобызались.
— Заждался я тебя, князь Иван. — Даниил радостно посмотрел в глаза переяславцу. — А у нас тут свара случилась с братом моим, великим князем Андреем, на съезде.
— Мне о том уже ведомо от мурзы Четы. У Рязани повстречал его. Сказывал, великий князь недоволен съездом. У меня, князь Даниил Александрович, обратная дорога долгой получилась, из Сарая попал я к Ногаю, его поддержкой заручился.
— То и добре, — довольно кивнул московский князь. — Пусть не мыслит владимирский князь, что с помощью Тохты нас всех за бороды возьмет. Пока Тохта с Ногаем враждуют, нам дышать легче.
Переяславский князь неожиданно сказал:
— Ногай женить меня удумал, сестру свою отдает.
Даниил нахмурился. Иван рассмеялся:
— Ан я отговорился: куда мне жена молодая, я едва по земле ноги волочу. Эвон, с тобой речь веду, а у самого дыхание перекрывается.
Еще не улегся гнев великого князя на Даниила и на Михаила Ярославича, выступивших в защиту переяславцев на съезде, как новое известие распалило владимирского князя. Иван возвратился и успел в Москве побывать. Сызнова против него, великого князя, злоумышляли. А Иван совсем плох, соглядатаи уведомили, в пути из Орды едва не скончался. Прибрал бы Господь Ивана, тогда он, великий князь, взял бы на себя землю переяславскую и Даниила силой принудил признать это княжество за владимирским. Но ежели воспротивится, то и Москву на щит возьмет великий князь. Сказывают, Ногай Ивану воинов обещал, да разве станет хан Ногайской орды затевать вражду с Тохтой?
«Брат Даниил мнит, что коли помог на великое княжение сесть, так за это я ему земли прирежу! Как бы не так, стану я Москву усиливать!.. Хочу единовластно всей Русью владеть, а князья удельные под моей волей чтоб ходили. Того добьюсь, хана Тохту улещу, татар наведу, они помогут».
Разве не хан Золотой Орды посадил его, городецкого князя, на великокняжеский стол и ярлык вручил?
Сколько раз ездил он в Сарай, на коленях молил хана, на брата Дмитрия хулу возводил, а потом, возвращаясь на Русь, сердцем радовался: эвон скачут за ним не одна тысяча татар, они его опора. Хотя и знал городецкий князь, татары будут жечь города, убивать и угонять в Орду русичей, но никаких сомнений, никаких угрызений совести не ощущал при том, жаждал великокняжеской власти и ее получил…
В горницу вошел боярин Ерема. Под кустистыми седыми бровями бегали маленькие хитрые глазки. Сказал, покашливая:
— Ростовские бояре говаривают: Владимир-де не по чести стольным городом именуют. Надобно стол великокняжеский в Ростове держать.
— Пора языки им укоротить.
— И то так.
Ерема распушил бороду, помялся:
— Княже Андрей, княгиня Анастасия город покинула.
— Одна ль?
— Да уж нет. Как всегда, при ней Любомир.
— Он гридин надежный, коли чего, в беде не оставит.
Боярин хмыкнул:
— Разве что. Да уж больно часто отлучается княгиня, не случилось бы лиха.
Князь оставил его слова без ответа. Сказал о другом:
— Ты бы, Ерема, послал кого в Москву, к боярину Селюте, он, глядишь, и поведает чего о замыслах Даниила и Ивана.
— Дак и без того известно.
Князь бровь поднял:
— Либо дружину на Переяславль навести?
Боярин промолчал, а князь свое:
— Иван на Ногая полагается.
Ерема вставил:
— Он и на Михайлу Ярославича как на спасителя смотрит. Эвон тверич на съезде бояр переяславских поддержал.
— Дойдет черед и до тверского князя.