— Княже, там гонец из Волока, от архимандрита, в монастыре князь Дмитрий скончался.
Даниил поднялся резко, перекрестился:
— Упокой его душу. — Повернулся к дворскому: — Готовь коней, поеду с братом проститься.
Выехали на рассвете, едва засерело небо и начали гаснуть звезды. За князем следовало с десяток гридней, стремя в стремя скакал ближний боярин Стодол. Он с Даниилом с того часа, как отец, Александр Ярославич, ему Москву в удел наделил. Тому минуло три десятка лет.
Даниил перевел коня на шаг, пригладил пятерней бороду:
— Помнишь ли, Стодол, тот день, когда мы из Новгорода в Москву уезжали? Мне в ту пору десятый годок пошел, а ты в молодых боярах хаживал, и отец меня поучал: «Пусть те, Данилка, старшие братья за отца будут. Да землю бы вам заодно беречь». А по отцовской ли заповеди прожили?
Стодол промолчал, а Даниил вздохнул:
— Простишь ли меня, брате Дмитрий, и по правде ль мы жили?
Боярин повернул голову:
— Ты о чем, княже?
Даниил отмахнулся:
— Сам с собой я.
Господи, отчего ты создал человека так, что не всегда по желанию его память возвращает в прошлое, хорошее ли оно, плохое? Подчас человек и думать о том не хотел бы. Даниил встряхнул головой, словно прогоняя непрошеное, ан нет, вот оно наплыло…
Нелегко начинал княжение Дмитрий. После смерти Невского его ближайшие бояре пытались подбить юного Дмитрия, княжившего в Новгороде, против великого князя Ярослава Ярославича[66]. В ту пору Даниил совсем малым был, и Дмитрий опекал его, жалел…
В лето шесть тысяч семьсот восемьдесят четвертое, а от Рождества Христова тысяча двести семьдесят шестое Дмитрий сел на Великое княжение.
Вскорости заехал в Москву к Даниилу средний брат Андрей, князь Городецкий. Долго сидели в трапезной вдвоем, выпили медовухи с вином заморским, захмелели, а когда перебрались в палату, Андрей Городецкий язык развязал.
— Брате, — сказал он с дрожью в голосе, — как смирюсь я с властью Дмитрия над собой? Ужли тебе великое княжение. Дмитрия по нраву?
И Даниил хорошо помнит, что ответил Андрею:
— Малое княжение Москва, Дмитрий сулил земли прирезать, да дальше посулов не пошел.
Андрей подогрел:
— Дмитрий о себе печется, о нас забыл. Ты меня держись, Даниил, единой бечевой мы повязаны.
И он, Даниил, пока Дмитрий на великом княжении сидел, заодно с Андреем был, хоть и видел, городецкий князь на место великого князя рвется…
От Москвы до Владимира дорога долгая, все вспомнилось, и теперь, когда не стало Дмитрия, Даниил вдруг подумал: а может, они с Андреем не по правде жили? Трудно было княжить Дмитрию, а на чье плечо оперся? Князья усобничали, татары разоряли Русь, прибалты Новгороду грозили. И они, братья родные, злоумышляли на Дмитрия.
Лесная дорога узкая, едва разъехаться, кони князя и боярина жмутся друг к другу. Но вот лес сменился мелколесьем, и вставшее солнце первыми лучами пробежало по кустарникам.
— Как мнишь, Стодол, поди, князь Андрей возликовал, проведав о смерти Дмитрия? Чать, ему отныне спокойней на великом княжении сидеть?
Но боярин отмолчался. Он недолюбливал городецкого князя, коварный Андрей и Даниила за собой потянул. А Стодолу великого князя Дмитрия и укорить не в чем, княжил по уму и будто не во вред Руси. Эвон, едва великое княжение принял, как хан Менга-Тимур потребовал князей к нему в Орду, воевать непокорных кавказских алан[67]. И отправились князья. А кто их повел, не великий князь Дмитрий, а городецкий князь Андрей и с ним Борис, князь Ростовский… Федор Ярославский да Глеб Белозерский — все заединщики. Слава Богу, Даниил в ту пору занемог, в Москве отсиделся, не запятнал себя пособником недругам-татарам. А Андрей, из того похода воротившись, кичился: мы-де алан одолели и городок их Дедяков взяли, и за это хан нам милость выказал. Чему возрадовался, с супостатами заодно встал?.. Всем ведомо, Андрей Городецкий во всем на Орду оглядывается, а ныне, когда великим князем стал, аль по-иному мыслит? Неужели Даниилу-то невдомек?
Заночевали на поляне. Гридни развели костер, в казане сварили кашу. Даниил есть отказался, пожевав хлебную горбушку, улегся на потник. Спать не хотелось, и он смотрел в чистое, звездное небо. Их густая россыпь проложила молочный путь по небу. Даниил подумал: верно, на небе столько звезд, сколько людей на земле.
Костер горел жарко, в огне сушняк потрескивал, выбрасывая рой искр; взметнувшись, они исчезали в выси.
Подобна искрам жизнь человеческая, сверкнет — и вмиг гаснет. Погасла искра отца, Александра Ярославича, потухла брата Дмитрия, канет где-то в выси и его, Даниила… Минут века, и исчезнет память о них. А может, вспомнят? Вот хотя бы об отце, Александре Ярославиче. Ведь назвал же народ его Невским… Может, и Дмитрия помянут. Копорье-то он строил. А он, Даниил, какую о себе память оставит?
66
…
67
…