Так же и читателю, всматривающемуся в текст, предстоит пройти три уровня интерпретации: вначале вычленение разрозненных первичных метафор, затем объединение их в систему с ясными логическими связями, подтверждающими правильность такого соединения элементов, и, наконец, извлечение из метафорической структуры позитивного знания, иначе – мыслительного опыта.
Объект же нашего исследования бесконечно сложнее. Это не текст, но совокупность всех потенциально существующих текстов одного типа, описывающих путешествие в себя. Тем не менее методологический принцип, принцип трехуровневой интерпретации текста остается в силе. Мы, рассматривая античные тексты, выделили отдельные метафорические элементы. Теперь нам предстоит найти такие тексты, в которых бы эти разрозненные элементы оказались логически объединены.
Обращаясь к различным культурам, мы оказываемся способными увидеть тот «жизненный путь», который проходит оформившийся в текст мыслительный опыт. Перед наблюдателем предстает не интеллектуальная абстракция, не мертвый текст, но живой организм, проходящий через различные стадии эволюции и «естественного отбора», умирающий или приспосабливающийся к новым условиям при «климатических катастрофах» (то есть неожиданных культурных изменениях), размножающийся или деградирующий. Мыслительный опыт, бесспорно, неуничтожим, текст же смертен. В античном мире тексты, содержащие описания путешествия в себя как такового, не выжили, оставив лишь эмбрионы, скрытые импульсы, неожиданно обретшие форму в воображении Данте. В персидской культуре мы можем обнаружить тексты, содержащие в себе всю метафорическую систему описания мыслительного опыта.
«Культурная эмбриология» текста не является в данный момент предметом моего размышления. Я не ставлю своей целью приблизиться к ответу на вопрос исключительного интереса и важности – почему в одних культурах тексты определенного типа развиваются и эволюционируют, в других же – неожиданно умирают. Внимание читателя и интерпретатора привлечено сейчас к «мыслительной системе» как таковой, без аллюзий на историческое пространство ее развития. Объектом нашего исследования являются персидские тексты – и мы анализируем заключенный в них мыслительный опыт.
Обращаясь к средневековому персидскому тексту, человек оказывается в лавке менялы мыслей и смыслов. Естественная, живая игра языка, ставшая уже почти невидимой в пространстве европейских литературных языков, обнаруживается практически в любом персидском поэтическом тексте – метафора не изобретается, но возникает сама собой из нестойких грамматических конструкций, удивительных сетей лексических заимствований, запутывающей полисемии слов. Возникает ощущение, что язык еще не вышел из состояния становления, он, словно ребенок, играющий в кубики, нагромождает смыслы, создает случайные и поразительно сильные метафоры, чтобы в следующую минуту все разрушить и составить новую комбинацию. Поэт, принадлежащий такому наивному и свободному языку, оказывается одновременно зрителем и соучастником возведения здания языка – он словно бы сопричастен демиургу речи, являясь не подневольным мастером, послушно использующим созданные до него орудия и механизмы, но изобретателем, создателем инноваций в области механики и логики языка.
Но говоря о поэзии, об алхимии и логике метафоры, мы неизбежно приходим к философии, к высшей и наиболее сложной форме игры с метафорами, которые, будучи отшлифованными, подвергнутыми тончайшей процедуре осмысления, приобретают форму понятий. Философия формулирует мыслительный опыт через специфические особенности языка, через его образную и логическую структуру, поэтому мы, путешествующие по зеркальным лабиринтам текста, не можем безучастно смотреть на то, в чем отражается человеческая мысль, ибо само это зеркало – живое, столь же живое и изменчивое, как разум, пульсирующий в своей оболочке, и тело, движущееся и стремящееся жить.