Но за дверью меня ожидало самое жуткое зрелище из всех, что я когда-либо видела.
Чернильные змеиные кольца покрывают всё пространство коридора. Извиваются, пожирают друг друга, объединяются в огромные кляксы, а затем расползаются с тихим почти человеческим, но неразличимым для моего уха шепотом.
Отшатываюсь, но внезапно прямо передо мной возникают красные светящиеся бестелесные глаза, и я не выдерживаю, взвизгиваю, подаваясь назад и падая, больно ударяя головой о ручку двери.
Красные глаза не двигаются и не исчезают, но слышимый отовсюду шепот вдруг обретает четкие очертания:
- Она, она, она, она…
И все тени медленно начали ползти в мою сторону.
Трясущейся рукой, не оборачиваясь, пытаюсь нащупать ручку двери, но то ли от страха, то ли от удара, никак не могу определить ее местоположение.
Громкое шарканье вдруг разбавляет шепот теней, и от того, как быстро оно приближается, становится страшно так, как никогда в жизни не было. Зажмуриваюсь, но с закрытыми глазами лишь страшнее, и я снова их распахиваю.
Лучше бы я этого не делала.
В нескольких шагах сбоку от меня сотканная из паутинок тьмы одинокая рука тянется ко мне, плавно приближаясь.
Но вдруг, с противоположной стороны от заполненного чернильной тьмой коридора, выпрыгивает Уилфред.
Или не Уилфред.
Бледная, почти прозрачная кожа лица, горящие синим огнем глаза и странно развевающиеся словно на ветру седые волосы…
- Спокойно, Гретэль, - говорит он, обнимая меня за плечи одной рукой. – Это просто страшный сон.
И я проваливаюсь во тьму.
Глава 12
Бруно всегда любил играть в саду. Возиться с растениями, устраивать забеги страшным жукам и гусеницам, строить убежища из веток, куда потом вопреки всем запретам таскал всё съедобное, что было в доме. Но больше всего он любил цветы. Совершенно неподходящее увлечение для мальчика, росшего среди суровых дворовых мальчишек, которые за такие увлечения могли и в глаз заехать, но Бруно своей любви не стыдился. И обезоруживал этим всех вокруг.
Вот и в моих снах брат всегда являлся с цветком в руках.
Светлые волосы цвета колосьев ржи, искрящиеся счастьем глаза, беззаботная улыбка и… роза. Ярко-красная роза в маленьких тонких пальцах…
- Мой лорд, - тихий требовательный голос где-то вне этого сна с Бруно.
- Гретэль, посмотри какая красивая! – дразнит брат, подставляя цветок под теплые лучики солнца, припекающего затылок.
– Кристиан, пожалуйста.
Солнце вдруг скрывают свинцовые тучи. Маленькие капли дождя падают на голову, и от внезапного холода по телу пробегают мурашки. Лицо Бруно смазывается, расплывается в пелене накрывшего летнее поле дождя.
- Нет, братик, не уходи! – кричу в пустоту, но знакомая тьма окутывает сознание синим туманом.
Я вернулась в свой старый детский кошмар.
Бездна разверзлась под ногами. Из далекой чернильной тьмы тянут свои щупальца те, кто крал мой сон годами. Знакомый сценарий давно набил оскомину, но раз за разом я не в силах ему противиться. Шаг назад, бессознательный, инстинктивный, и я падаю. Падаю в бездну, от которой пыталась сбежать.
- Бруно! – кричу, чувствуя, как чернильные путы окутывают руки и ноги. – Бруно!
Но Бруно больше рядом нет. Он не придет ко мне, не разбудит, не расскажет своим мягким голосом, как весело мы завтра погоняем жуков на нагретом солнцем баке в саду, не обнимет и не уснет со мной рядом, как в детстве.
И грязная чернь всё пробирается и пробирается в душу, впитывается через кожу, просачивается через рот и нос, и одно единственное слово, слово, которое я запретила себе вспоминать, прорывается сквозь стиснутые зубы:
- Мама! Мамочка!
Вздрогнув, просыпаюсь. По щекам медленно катятся крупные слезы.
Однажды я категорически запретила себе плакать, и будучи ребенком до неприличия упрямым строго следовала своему запрету всю дальнейшую жизнь. Я не плакала, когда рассекла себе спину от края до края, упав с крыши невысокого дома на старое битое стекло. Лишь тихо задыхаясь от боли, сурово убеждала маму, что в битых осколках нет совершенно ничего такого, от чего следовало бы так волноваться и мешать лекарю.