Я не плакала, когда папа сказал, что мы уезжаем из нашего дома, потому что война подошла слишком близко.
Не плакала, когда узнала, что наш родной город навсегда унес пепел, и нет больше сада, в котором играл Бруно.
Не плакала, когда мы переезжали снова и снова, убегая всё дальше, и не плакала, когда нас наконец догнали.
Даже когда маму с папой уводили туда, откуда не возвращались взрослые, я не плакала.
И когда из моих побелевших от усилий пальцев вырвали Бруно, я не проронила ни слезинки. Лишь отдала последние припрятанные в подоле деньги молодому солдату за то, чтобы моего маленького брата добавили в список тех, кого отправят на работу в поле. А потом, рискнув, сама пробралась в те фургоны, точно зная, что если меня выкинут, я буду идти за ними пешком столько, сколько понадобится.
И дойду, обязательно. Я же упрямая.
Я не плакала даже тогда, когда тихим, смущенным и немного грустным шепотом Бруно сказал, что ему немного разонравилось работать в поле. И что игра, которую я ему придумала, безусловно очень интересная, но он хотел бы увидеть маму и папу.
Я вообще не плачу, я только злюсь, борюсь и добиваюсь своего любыми путями. И никогда не думаю о том, что не в силах изменить.
Я запретила себе думать о родителях, об оставленном городе, о друзьях, которых вряд ли когда-нибудь увижу. Я сказала себе, что обязательно подумаю о них когда-нибудь потом, завтра или послезавтра, когда весь этот кошмар закончится.
Точно так же я запретила себе думать о Бруно.
Но не думать больше не получалось.
Пришлось даже закусить край одеяла, настолько у меня не получалось больше не думать, но тихие всхлипы все равно прорывались сквозь защиту зубов и ткани.
Свернувшись в клубочек, на огромной кровати, чувствуя себя как никогда одиноко, я тихо плакала навзрыд.
***
Утро встретило меня теплым потрескиванием никогда не гаснущего камина и ярким дневным светом. В окно приветливо светило солнышко, на тумбочке у кровати уже привычно стоял стакан молока, сверху которого лежал разукрашенный пряник, а душевное состояние снова пришло в относительную норму.
Кусать одеяло больше не хотелось. Да и хватит уже, а то как-то даже перед камином неловко.
Вскочив с кровати, лечу в ванную, с осторожностью заглядываю в зеркало и тут же недовольно морщусь. Мешки под глазами, бледность и контрастные красные пятна на щеках меня не слишком красят, но что было то было, строго следуя своим принципам, сожалеть и думать об этом не буду.
Вместо этого привычно упираюсь руками в раковину и строго смотрю на саму себя.
Итак, Гретэль. Сейчас главное окончательно вырваться из этого странного рабства и начать жизнь с чистого листа там, где хотя бы нет войны. Для этого нужно придумать, как надежно скрывать свою внешность, покинуть наконец стены мрачного замка, выкинуть из головы дурацкие мысли о его хозяине, добраться до Империи, как-то раздобыть себе нормальные документы и найти хоть какую-нибудь работу и жилье.
Затем добраться до Эрдика, вытрясти из него всю душу и узнать, куда перевели Бруно. Забрать его и зажить наконец нормальной жизнью без угрозы того, что в любой момент твои «хозяева» могут сделать с тобой всё, что им угодно.
На секунду кольнула мысль о том, что здесь пока мне жить куда легче, чем где бы то ни было, но слабость из мыслей я привычно изгоняю. Откуда мне знать, как долго продлится эта доброта, и что сделают со мной, когда она закончится.
В самом начале, когда мы только попали в лагерь, одна пожилая семья взяла над нами опеку. Не сказать, что они как-то помогали, но осознание, что рядом с тобой есть взрослые люди, которые уж точно умнее тебя, малолетки, грело и помогало перебарывать одиночество.
Впрочем, осваивалась я быстро. Научилась лазить по ночам из окна и пробиралась к ненавистным тюремщикам, таская от них еду и воду, которых у тех было в избытке; придумала, как отлынивать от тяжелой работы так, чтобы никто ничего не заподозрил; периодически выбиралась в окрестные леса, добывая травы, которые описывала бабушка, чтобы лечить захворавших и варить укрепляющие отвары. Мы жили вполне сносно, пока солдаты не смекнули о заведшемся воришке, и не назначили за мою голову достойное пропитание на неограниченный срок.