Господин качает головой и тянется под столик. Спохватывается. Машет рукой — «а-ах!» — и вытаскивает на свет керамический кувшинчик и маленькую чашку. Наливает из кувшинчика прозрачную жидкость, чинно подносит чашку к губам — касание, пауза — выпивает. Довольный, помедитировав с минуту, вновь берётся за стило...
Не начавшись, путь завершён.
Господин вновь мрачнеет, но, опомнившись, встряхивает головой. Серебрящаяся прядь выбивается из-под завязки.
«Обидно, конечно, что Экспедиционному корпусу приходится просиживать штаны в министерских кабинетах и казармах, бесконечно ожидая Указа об отправке. И это при том, что иностранные купцы два раза в год исправно появляются в пределах Срединной империи испокон веков проторёнными путями… Вообще, имеются гипотезы о существовании миров со множеством открытых направлений… Хотя вот сам-то мир — существует ли? Временами начинаешь сомневаться, что подобная фантасмагория — реальность, а не плод чьего-то воображения… Конечно, рассуждая логически, возможны только два варианта: либо существует, либо нет. Отсюда, собственно, и произошли два течения в науке, сторонники которых убеждены: одни в том, что мир существует, другие — что не существует. Кто-то, правда, решив, должно быть, примирить оба лагеря, предположил однажды, что мир состоит сразу из двух ипостасей, выраженных в фундаментальных мельчайших образованиях, которые одновременно и существуют, и в то же самое время не существуют. Умника подняли на смех приверженцы обоих течений, что, кстати сказать, и правда в некоторой степени пригасило конфликт в научном мире…
М-м-да-а… гипотез уйма… Но что-то от этого не легче. Кому не легче — зато какой простор для теологов и философов — маститых и не очень. Да и просто откровенных пустобрёхов и сказочников всех мастей. Хотя… в данном вопросе сам чёрт не отличит одних от других!»
Господин беззвучно охает и опасливо озирается, словно боится, что его мысль кто-нибудь ненароком мог подслушать. Удостоверившись, что никого из посторонних поблизости нет, он облегчённо выдыхает и наполняет чашку.
«Ну, поэтам, бывало, и не такое сходило с рук…»
Выпивает махом. Причмокивает.
«Но всё же, посмотреть непредвзято — цивилизация за отнюдь не малое время своего существования ни на шаг не продвинулась вовне, лишь перекраивая границы существующих государств. Мы вроде замшелого камня, вросшего в землю. Поневоле закрадывается мысль: “А не потому ли, чтобы не было так обидно за эту безысходную неподвижность, мы гордо именуем наше государство «Срединной империей», имперские учёные принимают освоенное нами пространство за точку отсчёта Вселенной, а жрецы и вовсе провозглашают наши земли — Центром мира?!“»
Господин вздыхает и откладывает стило. Несколько капель туши всё же успевают сорваться с острия и упасть на свиток, образовав знак незавершённости и многозначительности. Господин досадливо кривит лицо, но, поразмыслив, отмахивается: «Пусть его…»
Наливает из кувшинчика. Выпивает. Моргает заслезившимися глазами на солнце, что неуклонно валится за край земли, сорвавшись, наконец, с горизонта.
«А что? Так даже лучше! Четверостишие сразу заиграло, получило дополнительную глубину! Лишь бы цензорам не привиделась в этой глубине какая-нибудь запрещённая для промысла рыбёшка. Кто же захочет прослыть Низвергателем непреложных истин или Сотрясателем основ… Если он, конечно, не величайший литератор современности, как господин Пак И-Мон, Великий немой, Мастер медитативно-глубокомысленных четверостиший! Доигрался, соловей, со своими баснями… Идея — лишь треть успеха, ещё треть — форма, и последняя треть — баланс. Пройти по лезвию дано не каждому. Даже великие ошибаются. Повезло ещё, что, благодаря заслугам перед прежним Императором — хвала Его семени! — Великому немому позволили исполнить ритуал Завершения и лишь затем четвертовали, а голову насадили на кол посреди главной площади столицы — в назидание всем зарвавшимся и краёв не видящим… Меня же, к примеру (тфу-тьфу!), при подобном раскладе будут просто и безо всяких изысков варить заживо, как ту же улитку (позорище!), пока не закончится определённая соответствующим протоколом норма казённых дров. И никто не разберёт возвышенных и остроумных виршей в воплях свихнувшегося от боли низкого беззаконника — „нечестивца“ и „сквернавца“!»