Я отвернулся от своих дружинников, которые снова начали активно переговариваться, разглядывая карту, разрабатывая маршрут, по которому нам предстоит двигаться в мое герцогство. Я в этом ничего не понимал, поэтому старался не лезть со своими советами, оставляя это действительно серьезное и важное дело профессионалам. Посмотрев с минуту на огонь, я подошел к Айзеку.
— Ты как?
— Бывало хуже, — он попытался улыбнуться, но его болезненная гримаса больше напоминала оскал.
— Куда ранили? И где?
— Там, в той комнате, кинжал словил в плечо, — Айзек замолчал, а потом посмотрел мне в глаза. — Герцог, если бы не вы… Я знаю, что и так давал вам клятву служить и защищать, но… Мы ведь все нарушили эту клятву, когда потащили вас в Гарнизон. Мы так хотели отомстить, что забыли первое правило дружинника — наш герцог должен выжить любой ценой. А получилось так, что, попав не без нашего участия в ловушку, герцогу пришлось самому вытаскивать нас. Ребят, конечно, жаль, но мы сами виноваты. Это Верун наказал нас за наше самомнение и непомерно раздутое эго. Мы дали клятву и сами поплатились, когда нарушили ее. Единственное, что спасло хотя бы меня и Лорена — это ваше отношение к нам. Герцог не должен защищать свою дружину, если те не могут ответить ему в том, в чем клялись сами. Вы вправе наказать нас так, как посчитаете нужным. Любое ваше решение Первый дружинник узнает даже на расстоянии, его клеймо скажет это за вас. Если вы отречетесь от нас, как от вашей дружины, то так оно и будет, вашему решению, герцог, мы перечить не станем, — последние слова Айзек буквально прошептал. Было видно, как тяжело ему даются эти слова, как в моральном плане, так и в физическом.
— Э-э-э, — я нервно обернулся на троих оставшихся в строю дружинников. — А вы что скажете?
— Мы оправдаем, — Эвард опять говорил за всех, склонив голову. Твою мать, и что мне делать?
«Повинную голову меч не сечет. А вообще, он прав. Нехрен было тащить своего патрона на бойню. Они ведь предполагали, что будет бойня. Я даже больше скажу, что буду не удивлен, если узнаю, что они на нее рассчитывали».
— Заткнись, — еле слышно, практически про себя прошептал я.
«О, ты уже сам себя начал затыкать. Забавно. Знаешь, что у такого понятия есть вполне определенный медицинский термин — шизофрения называется, что не далеко от истины в нашей с тобой ситуации».
— Да кто ты такой?
«Я? Я — это ты, чувак, смирись с этим. И на нас уже косятся, так что прекрати изображать из себя идиота и ответь этому бедолаге, пока он не решил, что стал ронином и не совершил сеппуку. Тем более ножичек у него вполне подходящий. Не получится с первого раза, во второй точно удастся, ведь за кинжальчиком даже наклоняться не нужно».
Я даже спрашивать не буду, что такое «сеппуку», просто приму за данность, что у меня действительно раздвоилось сознание. И произошло это в тот момент, когда Люмоус совершал какой-то отвратительный ритуал. Вот только если раньше мое второе «я» все-таки больше помалкивало, создавая иллюзию нормальности моей головы, то теперь оно все чаще лезет, дает советы, часто действительно разумные, и отпускает комментарии, которые все чаще и чаще ставят меня в тупик, потому что я могу поклясться, что никогда раньше не сталкивался с подобными понятиями. Я вздохнул, в одном голос прав — дальше молчать уже просто нельзя.
— Я думаю, что вы достаточно наказали себя сами, — после этого я поднялся и подошел к Льюису. Я не верю, я та скотина говорила правду, но пару непонятных моментов выяснить было необходимо, как минимум, чтобы разрешить эту непростую ситуацию и больше к ней не возвращаться. — Льюис, ты знаешь кто такой Саймон Трейн?
— Знаю, — Льюис поморщился. — Это тот следователь, который вел мое дело.
— А обвинили тебя…
— Меня обвинили в том, что дочь герцога Донавальда Элоиза покончила с собой.
— А ты-то тут причем? — я удивленно посмотрел на лекаря, который в этот момент разглядывал свои руки. Красивые руки, кстати: сильные, с длинными подвижными пальцами — эти руки не смогла изуродовать даже жизнь бомжа.
— Ну… как оказалось, я не досмотрел. Не сделал все, что было в моих силах, чтобы не допустить, — Льюис перестал рассматривать свои ладони и прямо посмотрел мне в глаза. — Я хороший целитель, Кеннет. Я без ложной скромности могу назвать себя одним из лучших, но я не лечу душевные недуги. Я в них не разбираюсь, но это понятно — невозможно объять необъятное и в совершенстве разбираться в болезнях тела и болезнях духа. Я докладывал герцогу, что с Элоизой что-то не так, совсем не так. Предпосылки-то были. Я даже настаивал на том, чтобы показать пэри специалисту, но герцог даже слышать об этом не захотел. Более того, меня приказом герцога отстранили от девушки, и я не мог ни на что повлиять. В итоге она опустилась обнаженная в горячую ванну и вскрыла себе вены. Не удивлюсь, если когда-нибудь узнаю, что у нее не было желания заканчивать свой земной путь, а просто хотелось посмотреть, как изменится цвет пены. Но в итоге все равно обвинили меня, отобрали мой чемоданчик и лишили права заниматься целительством, собственно, как и титула. Я не всегда был обычным бродягой без роду и племени. Я пэр, теперь уже бывший, из хорошей семьи потомственных лекарей. Но получилось так, как получилось.