Я тоже встал на нижнюю перекладину лестницы и спросил у Сухраба:
– Ему обязательно так делать?
– Думаю, нет.
– Так что, просто будем наблюдать, пока он не закончит?
– Да.
– Ладно.
Взгляд с голопалубы
Целых десять минут Бабу поливал из шланга густые кроны фиговых деревьев, расхаживая туда-сюда по крыше. Он удержался наверху, но однажды был очень близок к падению, когда склонился вниз и крикнул, чтобы я закрыл кран. На том месте, где шланг, несмотря на все мои усилия, пропускал воду, земля в сарае пахла влажной глиной. Я пошевелил пальцами ног в прохладной воде.
Когда Бабу наконец стал спускаться, Сухраб держал лестницу. Дедушка вручил Сухрабу шланг и махнул мне рукой, пока сосед с трудом потащил шланг обратно в сарай.
– Привет, Дариуш-джан. – Дед сжал мои плечи сильными ладонями, так и оставшись стоять на расстоянии вытянутой руки. Его руки были мокрыми, а кожа на ладонях так огрубела, что это нельзя было не почувствовать даже сквозь хлопок рубашки. – Добро пожаловать в Йезд.
Я почему-то думал, что Бабу обнимет меня. Так был в этом уверен, на самом деле, что даже начал к нему наклоняться. Но дед вцепился в меня и продолжал осматривать с ног до головы.
– А ты высокий. Как твой папа. Не в мать пошел.
– Да. Э… – Я выпрямился, потому что в ожидании объятия, которому, кажется, не суждено было произойти, немного сгорбился. Брови Бабу дрогнули, но улыбки не последовало.
Это была не совсем улыбка.
– Спасибо. Мерси. За то, что нас пригласили.
– Я рад, что вы приехали. – Бабу отпустил меня и помахал Сухрабу. – Это Сухраб. – Он указал на мальчика, сражавшегося со шлангом. – Живет неподалеку на нашей улице.
– Да.
– Хороший парень. Очень даже. Вам обязательно нужно подружиться.
Раньше мне никогда не отдавали приказы, с кем подружиться, а с кем нет.
Я посмотрел на Сухраба, который сощурился и покачал головой.
У меня горели уши.
– Сухраб. Все в порядке. Оставь его.
– Ладно, ага Бахрами.
Бабу спросил Сухраба о чем-то на фарси, но я разобрал только слова «Маму» и robe, что означает «гранатовая патока».
Как я уже говорил, слова, связанные с едой, я обычно неплохо различаю.
– Конечно. Дариуш, хочешь со мной?
– Э… Куда?
– В магазин к его дяде, – сказал Бабу. – Иди с ним, дорогой.
– Хорошо.
– Пойдем, Дариуш, – сказал Сухраб.
Пока я завязывал шнурки на кедах, Бабу протянул Сухрабу несколько свернутых купюр. Мы вышли на улицу.
В солнечном свете Йезд буквально ослеплял. Мне пришлось какое-то время моргать, после чего я опять чихнул. В стороне от спасительной тени фиговых деревьев Бабу вся улица светилась белым, да так ярко, что я чувствовал, как мой зрительный нерв варится в собственном соку.
При свете дня (да и не в таком сонном состоянии, в каком я пребывал, когда мы только приехали) я смог оценить, что у каждого дома по соседству с домом Маму есть свой характер. Одни были поновее, другие – постарше; у одних соседей были большие сады, как у Бабу, у других за домом располагалась дополнительная площадка для парковки еще одной машины. Там были дома цвета хаки, бежевые дома и дома разных оттенков белого, а некоторые под воздействием времени стали казаться немного загорелыми.
Почти все машины, припаркованные на улице, а некоторые и колесом на обочине тротуара, были светлого цвета и какие-то угловатые. Таких моделей и марок я раньше никогда не видел.
Мне было интересно, откуда брались иранские машины.
Интересно, что об иранских машинах думал Стивен Келлнер, особенно в сравнении с его «ауди».
Я задумался, спит ли он еще. А если проснулся, сможем ли мы ладить друг с другом, как он того хотел.
Сухраб прочистил горло.
– Дариуш. – Он пнул камень с тротуара. – Как тебе Йезд?
– Ой. – Я сглотнул. – Ну, я ничего еще особенно не видел. Но тут здорово. Ты где-то здесь живешь?
Сухраб махнул рукой себе за спину.
– В противоположной стороне.
– А.
Вместе мы вышли из микрорайона, в котором жили Маму и Бабу, прошагали мимо стен цвета хаки, старых деревянных дверей, маленьких тенистых садов и вышли на большую улицу. По центру она была засажена деревьями. Дома такую улицу называли бы бульваром.
Я не знал, как сказать «бульвар» на фарси.
Магазины с яркими навесами располагались на противоположной стороне, и по мере движения дома с нашей стороны уменьшались в размерах.
Так странно было видеть настоящих иранцев. Они шли по тротуарам, ныряли в магазины и выныривали обратно на улицу с целлофановыми пакетами, в которых лежали продукты или что-нибудь еще. У большинства женщин на голове были платки, и одеты они были в одежду с длинным рукавом, но некоторые были укутаны в чадры, черные покрывала, полностью скрывавшие их тела за исключением лиц, которые выглядывали из идеально ровных отверстий на голове.