Отец завел «ауди» и выехал с парковки.
Стивен Келлнер обожал быструю езду, потому что в его «ауди» было полно лошадиных сил, и он мог делать так: разгоняться до первой космической, бить по тормозам, когда возникала необходимость (например, чтобы избежать столкновения с трехлеткой с новым плюшевым мишкой в руках), и потом снова разгоняться.
К счастью, в «ауди» были всякие лампочки и сенсоры, которые быстро включали сигнал повышенной боевой тревоги, если столкновение становилось практически неизбежным.
Папа внимательно смотрел на дорогу.
– Почему ты думаешь, что это Трент?
Я не был уверен, что хотел бы пересказывать отцу всю эпопею моих унижений.
– Дарий?
Стивен Келлнер не принимал отказов.
Я рассказал ему про Трента и Чипа, но только самыми широкими мазками. Избежал упоминаний о том, что нечто похожее на чайные пакетики, по их версии, часто оказывается у меня во рту.
Не хотелось больше никогда в жизни разговаривать со Стивеном Келлнером о мужских яичках.
– И что? – покачал головой папа. – Откуда ты знаешь, что это были именно они?
Я точно знал, но для Стивена Келлнера – адвоката дьявола – этого было недостаточно.
– Неважно, пап.
– Знаешь, если бы ты хоть раз за себя постоял, они бы давно оставили тебя в покое.
Я посасывал завязки своего худи.
Стивен Келлнер ничего не понимал в социально-политической динамике школы Чейпел-Хилл.
Когда мы свернули на шоссе, он сказал:
– Тебе нужно подстричься.
Я почесал затылок.
– Да вроде не такие они длинные. – Мои волосы едва касались плеч, хотя порой так казалось только потому, что они немного завивались на концах.
Правда, все это было не важно. Ведь у Стивена Келлнера очень короткие, очень прямые, очень светлые волосы и голубые глаза.
Моего отца в принципе можно назвать Сверхчеловеком.
Во внешности я совсем ничего от отца не взял.
Ну то есть кто-то говорит, что у меня его «волевой подбородок», что бы это ни означало. Но на самом деле я больше похож на маму: черные вьющиеся волосы и карие глаза.
Образцовый перс.
Некоторые говорят, что у папы внешность настоящего арийца, и он всегда из-за этого испытывает неловкость. Когда-то слово «арийский» означало «благородный», оно пришло из древнего санскрита, и мама утверждает, что у этого слова тот же корень, что и у слова «Иран», просто теперь его значение изменилось.
Иногда я думаю, что меня можно назвать наполовину арийцем в обоих этих смыслах, и, кажется, мне тоже из-за этого немного не по себе.
Иногда я думаю, как же странно, что слово может так кардинально поменять свое значение.
Иногда я думаю, что совсем не ощущаю себя сыном Стивена Келлнера.
Выдающаяся лысина Пикарда
Что бы там ни думали скучные хоббиты вроде Толстячка Болджера, я никогда не ужинал фалафелем.
Во-первых, потому что фалафель на самом деле не персидская еда. История его таинственного происхождения утеряна в глубине веков. Его могли изобрести в Египте, или Израиле, или совсем другом месте, но факт остается фактом: фалафель родом не из Персии.
Во-вторых, я не люблю фалафель, потому что категорически не переношу бобовые. Если только это не мармеладное драже в форме фасолинок.
Я сменил рубашку из униформы «Чайного рая» на домашнюю и присоединился к своей семье за столом. Мама приготовила спагетти с мясным соусом – возможно, самое неперсидское блюдо в мире, хотя она всегда добавляет в соус немного куркумы, которая придает ему легкий оранжевый оттенок.
Мама готовит персидскую еду только по выходным, потому что приготовление практически всех блюд ее родной кухни – занятие не из легких. Оно требует нескольких часов тушения и томления, а у мамы нет времени на такие сложные процессы, потому что у нее регулярно возникает Случай Крайней Необходимости В Кодировании Шестого Уровня.
Мама работает дизайнером пользовательских интерфейсов приложений в одной фирме в центре Портленда – и это звучит реально круто. Если бы я еще понимал, чем именно она занимается.
Папа – партнер в архитектурной фирме, которая в основном проектирует музеи, концертные залы и прочие «ключевые объекты городской жизни».
Чаще всего мы ужинаем за круглым столом с мраморной столешницей, который стоит в углу кухни. Мы садимся вчетвером в тесный кружок: мама напротив папы, я напротив моей младшей сестры Лале, которая учится во втором классе.
Пока я накручивал спагетти на вилку, Лале пустилась в подробнейший рассказ о том, как прошел ее день, включая пошаговое описание игры в «Головы вверх, пальцы вниз», в которую ее класс играл после обеда, и Лале три раза оказывалась водящей.