– М-м… – Я протянул Бабу чашку чаю и кусочек сахара. При ближайшем рассмотрении цвет его лица не был таким приятным. Он был скорее серым.
Мне не нравилось видеть Бабу таким.
Кажется, мне больше нравилось смотреть на него через экран компьютера.
Это нормально.
Правда ведь?
– Мáму свою видел? – Дедушка ткнул ножом в странную рамку на стене, которая будто была сделана из кованого железа. Это была рамка с шестью овальными окошками для фото, и из каждого на меня смотрела мама: мама – совсем младенец, мама – маленькая девочка, играющая с дядей Джамшидом и дядей Сохейлом, мама со всей семьей за хафт сином, накрытым к Наврузу. И еще там был один потрясающий мамин портрет: она смотрит в объектив через плечо, натягивая головной платок.
Ширин Келлнер (урожденная Бахрами) могла бы быть супермоделью.
– Никогда не думал, что она переедет в Америку, – сказал Бабу. – Но именно так она и поступила.
Я чувствовал, что Бабу хотел сказать что-то еще, но не стал.
– У нее все сложилось, – продолжил Бабу. – Она вышла за твоего отца.
Это была первая любезность (ну, почти любезность), которую Бабу произнес в отношении отца.
– И у нее родились ты и Лале.
Услышав свое имя, Лале подняла взгляд, и Бабу дал ей охапку листьев базилика из дуршлага, завернутых во влажное бумажное полотенце. Он сказал ей что-то на фарси, и Лале подскочила и убежала.
Бабу покрутил во рту кусочек сахара, несколько раз стукнув им о зубы.
– Твой отец – хороший человек, – сказал он. – Но он не зороастриец. И ты с Лале тоже.
– А.
Я уже привык к тому, что являюсь сплошным разочарованием для папы, и чувство, что я разочаровываю еще и Бабу, ничем сильно для меня не отличалось. Но меня бесило, что он разочарован в Лале, причем из-за того, что она не в силах изменить.
Я сглотнул.
Бабу посмотрел мне в глаза. В его взгляде было что-то такое печальное и одинокое, хотя бы вот в том, как поникли его усы, когда он нахмурился.
Я хотел сказать ему, что я все равно его внук.
Хотел сказать, что я рад познакомиться с ним.
Хотел сказать, что мне очень жаль, что у него опухоль головного мозга.
Но ничего этого я ему не сказал. Я отхлебнул чай из своей чашки, Ардешир Бахрами отхлебнул из своей. Тишина была нагружена всем тем, что мы не могли произнести вслух. Тем, что мы знали безо всяких слов.
Когда я принес в кухню корзинку с перебранной зеленью, Маму сидела за столом и пила чай.
– Дариуш-джан. Ты заварил этот чай?
– Ну. Да.
– Там корица?
– Я добавил щепотку.
– Очень вкусно, родной!
– Спасибо. – Я налил себе еще одну чашку. – Я беспокоился, что Бабу не понравится.
– Знаешь, Бабу может уже и не заметить. У него притупились вкусовые ощущения.
– А.
– Ты хорошо провел время, дорогой?
– Да. Ну. Бабу показал мне барельеф с Дарием Первым.
– В честь которого тебя назвали.
Я кивнул.
– Жаль, что ты раньше его не видел. Я хотела бы, чтобы вы жили здесь.
– Правда?
– Конечно. Я по тебе скучаю. И хочу, чтобы ты лучше знал свою историю. Для жителей Йезда семейная история значит очень много.
– М-м…
– Но я счастлива, что ты живешь в Америке.
Я отхлебнул чаю.
– Бабу в порядке?
Маму улыбнулась мне, но я заметил, что ее взгляд погрустнел. У Фарибы Бахрами были самые добрые глаза в целой галактике: огромные, карие, а под ними крошечные пухлые подушечки. Мама называла их «глазами Бетт Дэвис».
Мне даже пришлось погуглить, кто такая эта Бетт Дэвис. И оказалось, что кто-то даже написал песню о ее глазах.
Маму сказала:
– Бабу в порядке.
Я знал, что это неправда. Не совсем правда. Бабушке не обязательно было произносить это вслух.
– Я тебя люблю, Маму. – Я поставил чашку и обнял ее.
– И я тебя люблю, маман. – Бабушка поцеловала меня в щеку и снова улыбнулась. – Ты любишь брокколи?
– Ну. Конечно.
Особых чувств к брокколи я не испытывал. И не был готов к такой внезапной и необъяснимой корректировке курса разговора. Фариба Бахрами при необходимости становилась Переключателем Темы Десятого Уровня.
– Завтра тебе приготовлю. Хочешь съесть что-нибудь на ночь?
– Нет, спасибо.
Я помыл посуду, пока Маму убирала зелень, которую перебрали Бабу и Лале.
– Ты прямо как твой отец, – сказала бабушка. – Он тоже всегда помогает на кухне.
– Правда?
– Помню, как мы приехали к ним на свадьбу. Ваш папа постоянно мыл посуду. Вообще не давал мне помочь. Ваш папа такой милый.
Опять это слово.
Стивен Келлнер – милый.
– И ты тоже очень милый, Дариуш-джан.
– М-м.
Маму притянула меня к себе и снова поцеловала.
– Я так рада, что ты приехал.