Мама настаивает, что само понятие повседневной одежды в Иране полностью у нас в головах.
Она всегда говорит, что мы отлично выглядим, даже когда на нас всего лишь шорты и футболки, а на всех остальных рубашки с пиджаками.
Она говорит, мы просто слишком стеснительные.
Может быть, это очередное Правило Персидского Этикета.
Я дождался, пока папа примет душ, и пошел в свою ванную (с туалетом в полу, который, честно говоря, был не так уж неудобен, стоило только к нему привыкнуть), чтобы тоже помыться и переодеться. Когда в доме целая толпа народа и каждый пытается достичь повседневного образа по-персидски, горячей воды на всех не хватает. Я надел темно-серые классические брюки и бирюзовую рубашку с неярким узором из листьев, который можно было рассмотреть только в определенном свете.
Она меня немного стройнила. Мне нравилось, как я в ней смотрюсь.
Я чувствовал себя почти красивым.
Почти.
Дядя Сохейл приехал немногим после полудня. С ним были его жена и двое сыновей. Дядю Джамшида ожидали позже.
Дядя Сохейл был вылитый Бабу, более молодая его версия из какой-то параллельной квантовой реальности, в которой Бабу имел способность улыбаться. Дядя Сохейл и его жена Зандаи Симин по очереди расцеловали меня в обе щеки, обняли, снова расцеловали, а потом дядя Сохейл сделал шаг назад и похлопал меня по животу.
– Откуда это у тебя взялось, дорогой? Это из-за твоих препаратов?
– Ну…
Даже Стивен Келлнер никогда не упоминал при мне мой живот.
Я не знал, что сказать.
– Дариуш-джан, – сказала Зандаи Симин, – добро пожаловать в Иран!
Слово «зандаи» означает «жена маминого брата». Иначе говоря, «тетя».
У тети был глубокий и ровный голос, как у королевы Эльфов. Еще у нее был более сильный акцент, чем у дяди Сохейла, – все огубленные согласные английского языка у нее звучали более резко.
– Спасибо, Зандаи. М-м. Eid-e shomaa mobarak.
Это традиционное приветствие в Навруз, когда ты разговариваешь с кем-то старше себя.
Дядя с тетей улыбнулись мне. Такой улыбкой одаривают малыша, который наконец научился пользоваться горшком и впервые сходил на него сам после нескольких месяцев интенсивной муштры.
Дядя Сохейл взял мое лицо в обе руки.
– Eid-e toh mobarak, Дариуш-джан!
Так поздравляют с Наврузом тех, кто моложе.
Дядя Сохейл снова поцеловал меня в обе щеки, в последний раз похлопал меня по животу и зашел в дом.
Как же мне было стыдно!
– Счастливого Навруза, Дариуш! – заявил Сухраб прямо с порога.
На нем тоже была повседневная одежда по-персидски, хотя его рубашка была белой с такими полосками, которые немного поблескивали у него на боках. Еще он сделал что-то с волосами: они торчали ежиком вверх и сверкали в свете прихожей.
Я тоже воспользовался гелем, но с ним мои черные кудри стали только более жесткими и блестящими.
От Сухраба хорошо пахло, чем-то вроде розмарина и кожи, но с запахом он не переборщил. Ему удалось избежать генетической предрасположенности многих Настоящих Персов к чрезмерному использованию одеколона.
– Eid-e toh mobarak, – сказал я.
Эту фразу со словом toh можно было использовать и в разговоре с тем, кто очень тебе близок.
Сухраб улыбнулся мне, как всегда, сощурившись, и приоткрыл дверь, чтобы в прихожую могла войти женщина, ожидавшая на крыльце. Она была невысокого роста, я бы даже назвал ее коренастой, но у нее была такая пышная прическа и так много волос, что едва она сняла свой хиджаб, как волосы заняли сразу всю комнату.
Сухраб сказал:
– Маман, это Дариуш. Внук ага Бахрами.
Мама Сухраба откинула голову, чтобы осмотреть меня с ног до головы.
– Eid-e shomaa mobarak, ханум Резаи! – произнес я.
– Счастливого Навруза! – ответила она. У нее был грудной, хрипловатый голос. Очень громкий.
– Приятно с вами познакомиться.
Женщина улыбнулась, и вокруг ее глаз собрались морщинки, точно так же, как у Сухраба.
– Спасибо.
Она притянула меня к себе за плечи и поцеловала в обе щеки, а потом отправилась на поиски Маму.
– А папа твой придет? Или дядя?
Сухраб закусил щеку.
– Нет. Мы вдвоем с мамой. Всегда приходим в гости на Навруз. Дядя Ашкан идет на Пир.
– Пир?
– Так называется празднование у бахаи. Туда ходит большинство семей бахаи.
– А.
Я хотел еще что-то спросить, но услышал, что мама Сухраба громко вскрикнула и понеслась сквозь море Бахрами, отделявшее ее от цели.
– Мама любит твою бабушку, – сказал Сухраб и снова прищурился. – Она особенная. Ты знаешь об этом?
Я знал. Сухрабу совсем не обязательно было говорить об этом вслух.