– Понравился ужин?
– Да.
– Можешь не помогать. Я сам.
– Я не против, – ответил я. – Маму говорит, ты часто помогаешь на кухне. Говорит, ты милый.
От этих слов папа почти покраснел.
Почти.
– Она говорила твоей маме, что я ее избалую. Мол, мужчины в Иране никогда не моют посуду.
– Ой.
– Но мне это нравится. Твоей бабушке такой пир тоже не на блюдечке с голубой каемочкой достался. – Папа положил еще одну тарелку в посудомойку и хохотнул. – Образно говоря.
– Да.
– Как тебе твои дяди?
– Они… Даже не знаю. Дядя Джамшид сказал, что я не перс. Потому что не люблю маринованные огурцы. – Я подал папе последнюю тарелку и начал собирать вилки и ложки. – А дядя Сохейл назвал меня полным.
Папа чуть тарелку не выронил.
– Сделал что?
– Ну. Не напрямую. Он просто похлопал меня по животу. Но смысл был именно такой.
– Думаю, он так проявляет любовь и нежность, Дарий.
Стивен Келлнер всегда исходит из презумпции невиновности.
Со всеми кроме меня.
– Вот вы где, – услышали мы голос мамы. Она закрыла за собой дверь и взяла у меня столовое серебро. – Идите-ка оба отсюда. Я все возьму на себя.
Но папа ответил:
– Не переживай, милая. – Он посмотрел на дверь. – Иди пообщайся с братьями.
На какое-то мгновение у меня мелькнула мысль, что папа избегал компании в гостиной. Избегал критической массы членов семьи Бахрами, укрываясь на кухне.
Но это было невозможно.
Стивен Келлнер никогда ничего не избегал.
– Отдай, – сказала мама. Она бедром оттеснила папу от раковины, но потом встала на цыпочки и поцеловала его в висок. – Идите.
– Хорошо. Пойдем, Дарий.
Он зацепил меня рукой за плечо и повел обратно в гостиную.
После ужина дети дяди Джамшида придвинули всю мебель в гостиной к стенам, освободив для танцев большой красно-зеленый ковер в центре комнаты.
У дяди Джамшида было четверо детей: сыновья Зал и Бахрам и дочери Вида и Назгол.
Во-первых, имя моей кузины Назгол в переводе с фарси означает «цветок».
Призраком кольца, или назгулом, она не была, и я уверен, что «Властелина колец» она тоже не читала, так что вряд ли я мог шутить с ней на эту тему.
Во-вторых, дядя Джамшид наверняка сам был почти-Сверхчеловеком. Его решение назвать сына Бахрамом Бахрами, скорее всего, брало начало в том же Тевтонском Нигилизме, который заставил Стивена Келлнера выбрать мне среднее имя Гровер.
Что это за имя: Дарий Гровер Келлнер?
Мне на роду было написано стать мишенью для насмешек.
Важно помнить:
во всех иранских песнях один и тот же ритм.
Возможно, различать эти песни под силу только Настоящим, Нечастичным, Любящим Маринованные Огурчики Персам.
Сначала танцевали только женщины. Они встали в кружок и начали покачивать бедрами и вращать запястьями, крошечными шажками вырисовывая сложные рисунки на полу. У Маму в доме была ширма из витражного стекла, отделявшая гостиную от столовой, и просачивавшийся сквозь нее свет отбрасывал разноцветные узоры на лица моих родственников.
В центр круга вышла ханум Резаи и стала танцевать с платком в руке, размахивая им и раскручивая его под музыку. Лале смеялась и пыталась ей подражать, хотя у нее движения выходили куда более резкими и неистовыми.
Мы с Сухрабом тусовались в дальнем уголке. У него прикольно получалось щелкать пальцами, но, как бы я ни пытался, у меня так не выходило, поэтому я вместо этого притопывал ногой. Мы покачивались в такт музыке, смеялись и сталкивались плечами.
Так весело мне никогда не было.
Песня снова сменилась, и я узнал ее, потому что ее включали на персидских вечеринках у нас дома, в Америке. В ней слышались инфернальный грохот персидских барабанов и переливы дюжины кельтских скрипок.
Маму изо всех сил закричала:
– Эту песню я люблю!
Она выскочила в центр круга и присоединилась к Махваш Резаи и Лале. Втроем они начали подпрыгивать и топать ногами так самозабвенно, что на стене запрыгали фотокарточки.
Сухраб решил подключиться к ним следующим и потащил меня за руку, и я, смеясь, попрыгал за ним, но во всем, что касалось танцев, я по грациозности мог сравниться разве что с андроидом.
Маму взяла за руку меня, я – Сухраба, и скоро все мы слились в едином хороводе, танцуя, вращаясь, притопывая, прыгая и улыбаясь.
Но хотя я и смеялся, мне сложно было не думать о том, как много раз Маму, миссис Резаи и Сухраб танцевали этот танец вместе. Как они и раньше вместе праздновали Навруз.
Как Маму целовала Сухраба в щеки и приглашала на чай. Столько раз, что и сосчитать невозможно.
У меня что-то сжалось в груди.