Даже Лале поняла, что в таком месте шуметь нельзя.
Перегородка из цветного стекла отделяла нас от внутреннего святилища, в котором в огромной бронзовой чаше горел древний огонь.
Я думал о Бабу, ожидавшем нас в машине. Сколько раз он приходил сюда посмотреть на танцующие языки пламени?
Сколько раз его бабушка и дедушка смотрели на этот же самый огонь?
И все остальные члены семьи Бахрами. Поколение за поколением проходили через революции и смены режима, войны, вооруженные нападения и погромы. Сколько стояли там, где теперь стою я?
И сколько будут стоять в будущем, если Бабу прав и Эпоха Бахрами подходит сейчас к концу?
Стоя в храме и глядя на огонь, который горит в течение сотен лет, я чувствовал, что меня окружают призраки моих родственников. От их тихого присутствия у меня на руках поднимались дыбом волоски и чесались веки.
Я потер глаза и продолжил стоять, потерянный в огне.
Я знал, что скоро и Бабу станет одним из призраков.
Об этом не обязательно было говорить вслух.
Когда мы вернулись домой, дедушка сразу отправился в постель. Маму осталась с ним. Я слышал их негромкие голоса через закрытую дверь.
Я обнаружил маму на застекленной террасе. У нее на коленях лежал альбом с фотографиями, а еще три ждали своей очереди на диване рядом с ней.
– Мам?
– Заходи.
Мама подвинула альбомы, чтобы освободить мне место.
– Ты в порядке?
– Да, – сказала она. Ее голос был хрипловатым, как будто она недавно плакала. – Я просто решила посмотреть старые фото.
Альбом был открыт на ее фотографиях из Америки: выпускной в колледже, девичник, церемония бракосочетания.
– Это что, папа?
– Да.
В самом низу страницы было фото молодого Стивена Келлнера. На нем он стоит перед дверью ярко-зеленого цвета. Судя по всему, Сверхчеловек когда-то был Сверх-хиппи: неопрятная борода, волосы ниже плеч.
Только представьте: Стивен Келлнер с длинными волосами. Даже с хвостиком.
– Бабу терпеть не мог эти его волосы. Твоему отцу пришлось их отстричь, чтоб ему угодить. А ведь еще чуть-чуть – и на всех наших свадебных фотографиях у него были бы длинные волосы. – Мама усмехнулась. – Боже, ты можешь такое себе представить? Твоему отцу в жизни было бы не искупить вины.
Вот фото мамы с (коротковолосым) папой в день свадьбы. Маму и Бабу стоят по обеим сторонам от новобрачных. Еще одно фото: всё те же, но в дорогом ресторане с видом на реку. А вот мама с огромным животом. И папа, лежащий на диване с младенцем на голой груди.
Папа нежно придерживал руками Лале, которая поджала маленькие ножки под животик, и ее лицо уютно устроилось в ямке возле его ключицы.
– Она была тогда такой крошкой, – сказал я.
– Это ты, мой милый.
– Что?
Я присмотрелся. Мама была права.
Так сложно было поверить, что этот мешочек с картошкой у папы на груди – я.
Сложно было поверить, что Стивен Келлнер мог выглядеть таким довольным, баюкая меня у себя на груди и целуя мои тоненькие детские волосы. (Тогда они еще не были такими темными и кудрявыми.)
Как жаль, что нельзя было к этому вернуться. Вернуться во времена, когда нам не приходилось беспокоиться из-за разочарований, споров и тщательно откалиброванных норм взаимодействия.
Когда мы могли быть отцом и сыном на постоянной основе, а не по сорок семь минут в день.
Мы теперь даже с этим хронометражем не очень справляемся.
– Это мое любимое фото вас двоих, – сказала мама.
– М-м…
– У него всегда получалось тебя уложить. Что бы ни происходило. Даже когда у тебя резались зубы: несколько минут у него на груди – и тебя выключало, как лампочку. Ты очень любил, когда он брал тебя на руки. – Мама водила пальцем по моей фигурке в форме картофельного мешка. – Посмотри, как ему нравится быть папой. – Голос мамы дрожал.
Я обнял маму одной рукой и положил голову ей на плечо.
– Мне так жаль, мам.
Магнитная разгерметизация
Я завернул бутсы Сухраба в рекламные страницы новостных журналов Йезда, которые дала мне Маму. Изображенные на них бородатые мужчины были одеты в строгие рубашки и рекламировали новые дома, пластическую хирургию и машины.
Это будет наша последняя игра.
Меня удручала эта мысль.
Прощаться с Сухрабом мне совсем не хотелось.
И я даже будто бы винил маму с папой, что они привезли меня в Иран, зная, что мне придется с ним прощаться.
Я вышел на несколько минут раньше, чтобы Сухраб мог примерить свои новые бутсы, прежде чем мы пойдем на поле. Но, подойдя к их дому, я заметил странный автомобиль, припаркованный у входа. Это был маленький серо-коричневый хетчбэк, который был намыт до такого блеска, что, поймав отражавшиеся от переднего щитка солнечные лучи, я начал чихать.