– Мне важно, что все думают, Сухраб.
– Нет. На самом деле нет. Не пытайся себя изменить. Ты знаешь, какой ты на самом деле. – Он толкнул меня плечом. – Хотел бы я быть таким. Я всегда пытаюсь быть таким, каким хочет меня видеть мама. Или дядя. Или ты. А ты совсем другой. Ты счастлив быть тем, кем являешься.
Я покачал головой.
– Не думаю, что я на самом деле такой. Ты же не видел меня в Америке. Не видел, как все ко мне относятся.
– Они тебя не знают, Дариуш. – Сухраб схватил меня за плечо. – Как бы мне хотелось, чтобы ты посмотрел на себя моими глазами – и увидел себя настоящего.
– Мне хотелось бы, чтобы и ты себя увидел. – Я сглотнул. – Ты единственный человек, который никогда ничего не хотел во мне изменить.
Сухраб заморгал, глядя на меня, как будто сам боролся с угрозой разгерметизации.
– Я буду по тебе скучать, Дариуш.
– А я буду скучать по тебе, Сухраб.
– Я хотел бы…
Но я так и не узнал, чего хотел бы Сухраб.
Ночную тишину пронзил азан.
Сухраб повернулся и прислушался, неотрывно глядя на Пятничную мечеть вдалеке.
Я повернулся и стал наблюдать за Сухрабом. За тем, как его взгляд рассредоточился. Как челюсти наконец разжались.
Я положил руку ему на плечо, и он тоже обнял меня.
Так мы и сидели вместе.
И тишина вновь нас не тяготила.
Когда мы вернулись, дома было тихо. Только папа и Бабу сидели в кухне и играли в «Грача».
– Вы во сколько уезжаете?
– Рано. Мама сказала, нам нужно выехать в пять. Что означает, что к шести, наверное, выедем.
– Возможно, – согласился Сухраб.
Он посмотрел на меня, а я на него.
Я не знал, как попрощаться с ним.
Но потом Сухраб притянул меня к себе и обнял.
Он не целовал меня в щеки, как делают все персы.
Не хлопал по спине, как делают Бездушные Приверженцы Господствующих Взглядов.
Он просто обнимал меня. А я его.
А потом он вздохнул и отстранился.
Улыбнулся мне своей грустной улыбкой.
И все.
Возможно, он тоже не знал, как прощаться.
Я любил Сухраба.
По-настоящему.
И рядом с ним мне нравилось быть Дариушем.
Но настало время становиться обратно Дарием.
Утром приехал дядя Джамшид, чтобы отвезти нас в Тегеран. Я принял душ и был уже готов к пяти утра, поэтому мне пришлось подождать в гостиной. Я закончил изучать приложения к «Властелину колец», но к занятиям по экономике кое-что еще осталось непрочитанным.
По правде говоря, я учебник и в руки не брал с тех пор, как мы приехали.
Лале подползла ко мне, как червячок, и устроилась рядышком на диване. Ее шелковый платок сбился на голове, но так она выглядела даже симпатичнее. Сестренка пригрелась и казалась такой расслабленной и мягкой, когда положила голову мне на грудь и прикрыла глаза.
Я любил мою младшую сестричку. Глядя на нее, я чувствовал то же, что ощущал при виде древнего пламени Аташкадеха. Или когда по городу разносился азан.
Так нас и застал папа: мы уютно устроились на диване. Он потрепал меня по голове, но шутки не получилось, потому что ему досталось больше: моя голова все еще не высохла после душа. Он вытер руку о брючину.
– Неужели домашнее задание?
– Читаю кое-что к уроку по экономике.
– Я тобой горжусь. За то, что ты это делаешь.
Я даже не знал, как к этому относиться – Стивен Келлнер вслух заявляет, что гордится мной! – но он старался наладить со мной отношения.
Я тоже этого хотел.
– Спасибо.
Лале зевнула и устроилась у меня на руке.
Я мог бы провести так целую вечность.
Маму обняла меня на прощание. Она много раз поцеловала меня сначала в одну щеку, потом во вторую, потом снова в обе щеки по очереди, пока мое лицо не нагрелось так, что ее слезы выкипали прямо с его поверхности.
Она взяла мои щеки в обе ладони.
– Я люблю тебя, маман.
– Я тоже тебя люблю. И буду скучать.
– Спасибо, что приехали навестить нас.
– Мне очень понравилось, – сказал я.
И это правда. Чистая правда. Я полюбил бабушкины объятья, ее стряпню, ее смех. Мне нравилось, когда она разрешала мне мыть с ней посуду. Нравилось сидеть с ней рядом и пить чай.
Я обещал себе, что буду каждую неделю звонить ей по скайпу. Обещал, что всегда буду подходить к экрану и здороваться, когда бы мама меня ни подозвала.
Но в глубине души я знал, что не сдержу этих обещаний.
Потому что, сколько бы я ни разговаривал с ней, каждый раз придется прощаться.
Теперь, когда мы стали частью жизни друг друга – реальной жизни, не жизни световых изображений, – я не понимал, как буду переживать прощание.
Наконец мне удалось откупорить колодец внутри себя.
И, кажется, заблокировать его снова уже было нельзя.