— Вы уж лучше закажите просто лаваш, — сказал он, скрестив на груди толстые руки и поглядывая на нас сверху вниз.
Лаваши — а попросту тонкие пресные лепешки — являлись единственным кулинарным коньком Романьи.
— А овощи! Или фрукты! — воскликнул Томмазо. — Должно же у вас быть хоть какое-то разнообразие.
— Мессер, мы не держим сельской пищи, — гордо заявил подавальщик.
— Пожалуй, нам лучше пойти поискать другую таверну, — спокойно произнес я.
Но Томмазо уже разразился бурным смехом и с упрямым ехидством потребовал показать ему кладовую и разрешить лично побеседовать с кухаркой, чтобы выбрать еду по собственному желанию. В конце концов он истощил терпение подавальщика, как вода подтачивает камень, и они вдвоем отправились искать овощи. Салаи, заказавший бифштекс, жевал его молча, уставившись немигающим взглядом в уродливый узор плиточного пола. Он вел себя так с той самой ночи, что мы провели вместе, словно сердился на меня.
Не обращая внимания на его настроение, я начал строчить послание Валентинуа. Я сетовал, что его подчиненные делают мое задание невыполнимым и тратят не только мое время, но и его деньги. Откровенно высказав свое возмущение, я потом немного смягчил его, разбавил «вашими светлостями», изъявлениями почтения и извинениями за то, что «мне приходится по таким пустякам отрывать ваше превосходительство от множества государственных дел». Завершив послание, я увидел, что Салаи убивает ладонью мух. Подавив раздражение, я промолчал.
— Ну вот, все в порядке! — воскликнул Томмазо, победоносно возвращаясь из кухни. — Я пообщался с кухаркой, и она с удовольствием согласилась приготовить нам блюдо из салатных листьев, помидоров, авокадо и мягкого козьего сыра.
Исключительно любезная хозяйка. А вот ее муженек — настоящий упрямый осел.
— Чезена, кажется, полна упрямых ослов, — вяло заметил я.
— Не унывайте, мастер… по крайней мере, мы сможем хорошо подкрепиться. Да, кстати, она еще послала своего сынка к роднику, и он принесет нам холодной воды. Она сказала, что та колодезная вода, которую они подают обычно, сейчас из-за засухи стала буроватой.
Я подписал переписанное набело послание и свернул его в трубочку.
— У кого есть веревочка?
— Молодчина, Томмазо… огромное спасибо! — шутливо воскликнул он. — Что бы я без тебя делал!
— Чертовски признателен, Томмазо. Извини. Но нет ли…
— …веревочки? Конечно. — Вздохнув, он взял свой ранец и выудил оттуда тугой моток пеньковой бечевки и перочинный нож.
А чуть позже, окинув взглядом совершенно несчастное лицо Салаи и мое, сердитое и озабоченное, Тсммазо вызвался лично доставить мои претензии Борджиа.
— Но он же в Милане, — напомнил я.
— Вот и отлично. Я как раз мечтал о дальнем путешествии.
Феррара, 17 августа 1502 года
ЧЕЗАРЕ
В ее комнате — запах смерти. Спертый воздух, атмосфера уныния. По стенам блуждают тени горящих свечей. На простынях белеет ее призрачное лицо.
Лекарь выполнил мою просьбу. Он спас Лукрецию. Но ее ребенок родился мертвым. Это хорошо.
Но моя сестра ужасно расстроена. Ее сердце разбито — она не хочет жить. Я должен исцелить ее сердце. Обязан вернуть ей желание жить.
Врач предложил сделать кровопускание. Заявил, что оно необходимо. Но сестра не разрешила — боится бритвы. Мне надо убедить ее стерпеть боль.
Я присел на краешек кровати. Лукреция взглянула на меня и печально улыбнулась.
— Ты пришел, — слабое проявление радости.
— Разумеется, пришел.
— Чезаре, я потеряла ребенка.
— Не надо думать об этом, — сказал я, сжимая ее руку. — Это в прошлом. Ты должна подумать о себе.
— Он был такой крошечный. Такой милый. Его личико было прекрасным. Но он так и не смог вздохнуть. Ни разу.
— У тебя будет еще много других детей.
— А вдруг они…
— Лукреция, тебе необходимо восстановить силы, — я коснулся ее волос, погладил по щеке. — Вот ты придешь в себя, поправишься — и тогда у тебя будут здоровые дети.
— А как ты, Чезаре? У тебя все в порядке?
— Все прекрасно. Всё под контролем. Тебе не стоит беспокоиться обо мне.
— Я знаю. Ты очень сильный.