Осень. Чудесная, непостижимая, неповторимая пора, сила природы и ее беспомощность, время грусти и воспоминаний, время прозрений, озарений и постижения мира, рубеж единения перед лицом вечности всего сущего в нем.
Когда лучше, как не осенью вспоминаются теплые и ясные летние дни? Когда, как не осенью твердишь себе постоянно, что краше весны ничего нет, и в то же время точно завороженный не в силах оторвать глаз от осенних пейзажей? И когда, как не осенью вдруг с неизбывной тоской понимаешь, что прожит еще один год, что прожит он, наверное, не так, как хотелось бы, но ничего вернуть назад и переделать уже невозможно? И разве не достойна осень любви и почитания хотя бы за те мысли высокой тоски и печали, что думаются только в ее присутствии? Осень – холодное зеркало, в призрачной амальгаме которого навечно отражается все свершенное и не свершенное, и разве можно сердиться на зеркало за то, что видишь в нем?
Вот о чем говорили в тот день Глеб и Ирэна, и темы их разговоров навевала, несомненно, осень.
Время пролетело незаметно, и когда солнце стало совсем явно склоняться к горизонту, Ирэна спохватилась, что ей пора. Глеб лишь вздохнул с сожалением. Они оставили ставшую их общей скамейку и направились к выходу из парка. Пустые аллеи переплетались, словно каменные русла высохших ручьев, и никакой жизни на них не наблюдалось. И все же, в какой-то момент Глебу почудилось какое-то движение за спиной, тайное и резкое. Он оглянулся, и как раз вовремя, чтобы заметить, как в дальнем конце одного из проходов словно отпрянул, спрятавшись за деревьями, некий темный силуэт. «Что за ерунда? – подумал Глеб. – Шпионские игры…» Он почувствовал неудобство всей кожей спины, словно сзади на одежду ему прикрепили яркую этикетку, маячок, по которому за ним следили и, возможно, прицеливались. Он нервно передернул плечами, мысленно освобождаясь от знака, и позже несколько раз оглянулся, но пространство вокруг казалось вполне пустынным, и он успокоился. «Померещилось», – решил он.
Глеб проводил Ирэну домой, а после бродил допоздна по городу, просто так, без какой-то цели, улыбаясь каждому встречному так, как могут улыбаться лишь влюбленные. Неожиданно и быстро, как это случается осенью, небо заволокло тучами, и стал накрапывать холодный мелкий дождь, но и ему Глеб улыбнулся как старому знакомому.
Зажглись молочно-туманные плафоны фонарей, по мокрому асфальту зазмеились неоновые молнии – отблески рекламных огней. Где-то вдалеке, в полумраке улиц накатывал и умирал, словно прибой, шорох автомобильных шин, стучали каблуки редких прохожих. А когда в домах начали гаснуть окна, стало ясно, что наступила ночь. Город засыпал. На Глеба сие открытие не подействовало должным образом. Не зная устали, не думая о сне, он ходил по городу, опьяненный своей первой любовью, не желая отпускать в прошлое свой самый счастливый день.
Редко после этого случалось так, чтобы в какой-то день они с Ирэной не виделись. Но когда так все-таки бывало, Глеб не находил себе места, он грустил и старался пораньше лечь спать, чтобы этот не совсем удачный день поскорей закончился. И, конечно, наступал день следующий, и вновь они были вместе. Чувство Глеба расцвело и окрепло, и оно наполнило его такой непоколебимой уверенностью в своих силах, которую способна пробудить в парне лишь настоящая любовь.
По отношению к себе со стороны Ирэны Глеб ощущал радость, а иногда и нежность, так что порой ему казалось, что его чувство к ней не безответно. Но иногда он даже не успевал наградить себя таким предположением, потому что уже в следующее мгновение все менялось, Ирэна вдруг замыкалась в себе и начинала смотреть на него с испугом и отчужденно. В такие минуты Глеб ясно ощущал, что между ними лежит какая-то тень, некая тайна или, быть может, опасность, которую он ощутил еще во время первой их встречи, и которая сковывала страхом душу Ирэны и не позволяла им сблизиться. Через эту преграду он переступить не мог. Ему хотелось верить, что только пока не мог. Он мучился, не спал ночи напролет, пытаясь разгадать причину странности ее поведения – все напрасно.
В одну из таких бессонных и тревожных ночей ему вдруг вспомнилось, как во время самой первой их встречи в поезде она, неожиданно разрыдавшись, несколько раз повторила сквозь слезы: «Ах, если бы у меня был он, Дарующий жизнь!»
Кто это? Или что? Как она тогда сказала: и врач, и лекарство… Надо непременно расспросить ее об этом, Дарующем жизнь.