Однако на следующий день едва при встрече Глеб попробовал завести разговор на эту тему, Ирэна сразу оборвала его. «Ах, помолчи, Глеб! – воскликнула она. – Не спрашивай меня ни о чем! Ты совершенно не представляешь, о чем говоришь. Даже не вникай в эту тему. А лучше – просто забудь, выкинь из головы!»
Столько боли было в ее глазах, столько страдания в голосе, что Глеб испугался. «Ладно, – подумал он. – Раз так, разберусь сам». Но незадолго до Нового года Ирэна неожиданно сама вернулась к этой запретной теме.
Глава 4.
Глеб жил не в институтском общежитии. На пару со своим товарищем, Сашкой Пустельгой, он снимал комнату в старом, дореволюционной постройки, доме. Внешне этот дом был похож на башню. Красный кирпич стен казался черным под слоем копоти и пыли, неустанно, в течение многих лет наносимых на него самыми неутомимыми малярами: ветром, дождем и временем. Наличники окон и карниз под высокой треугольной крышей, тем не менее, совсем недавно – по историческим меркам – были выкрашены белой краской, что придавало дому торжественный и даже чопорный вид, такой же, какой сообщает платью горничной кружевной воротник. Высокие готические окна первого этажа сплошь были укреплены старинной ковки железными решетками, которые и до сей поры никто не рискнул снять. Окна второго этажа были такой же формы, но меньше размером и не имели решеток. Эти окна были сдвоенными и походили на бойницы, но разглядеть их можно было лишь зимой, поскольку в летний период густой плющ совершенно скрывал их от посторонних глаз. Там, на третьем этаже, под надежной охраной плюща и располагалась комната, которую снимали ребята. Поселились они здесь не случайно. Во-первых, отсюда до института было рукой подать, каких-то пару шагов, во-вторых, дом им сам по себе нравился, ну и, наконец, хозяин за комнату просил крайне, просто подозрительно мало.
Под стать дому, хозяин квартиры сам был странной и непонятной личностью. Высокий худой старик, он казался много выше своего роста благодаря необыкновенной телесной худобе. Груз прожитых лет давил на его широкие некогда плечи, и они оплывали к земле. Во всем его облике сквозило высокомерие. Гордо и презрительно взирал на мир его единственный глаз, место второго было закрыто бархатной черной повязкой. К этому следовало еще добавить маленькую головку с крючковатым носом на длинной тонкой шее и вечно всклокоченные седые волосы – и портрет можно считать законченным. «Гриф стервятник!» – сразу отождествил старика с заморской птицей Глеб при первой встрече, когда вместе с Саней пришел к нему договариваться насчет комнаты. Говорил хозяин квартиры неожиданно высоким, резким и трескучим голосом, Глеб помнил, как резанула слух первая же сказанная им фраза: Лихарский, Антон Поликарпович. Вскоре, однако, Глеб вполне привык и к голосу старика, и к его старомодным манерам, тем более что не сталкивались они с ним в узком пространстве квартиры порой целыми днями.
Жил Лихарский замкнуто, нелюдимо, могло показаться, что в целом свете не было у него ни одного мало-мальски знакомого человека. Все дни напролет он просиживал в своей личной комнате, лишь изредка выбираясь в магазин за продуктами. При этом никогда ребята не видели, чтобы он готовил себе пищу, но по сопутствующим признакам догадывались, что делал он это регулярно. И трудно было сказать, для чего, из каких соображений сдавал он внаем комнату, поскольку очевидно, что ни в деньгах, ни в чем бы то ни было обществе, он не нуждался.
Комната ребят располагалась сразу слева у входа в квартиру, направо коридор вел в довольно приличную по размеру кухню, а прямо, за всегда закрытой тяжелой дверью были апартаменты Лихарского. Сколько там скрывалось комнат, что в них было сокрыто, чем занимался там хозяин, они не знали, потому что никогда не видели эту дверь открытой, а за нее старик их не приглашал. А знать хотелось очень, поскольку очень уж загадочным был Антон Поликарпович, а чужие тайны, как известно, манят к себе нестерпимо. И, конечно, ребята строили на счет старика разные предположения, и тут их фантазия не знала ограничений. То они воображали, что за дверью в комнате спрятаны сокровища, а старик на самом деле старый пират, сторожит их. То сходились на том, что Лихарский – отпрыск древнего рода, незаконный сын или что-то в этом роде, и в комнатах своих он хранит фамильные реликвии и тоскует о былом величии или несбывшихся надеждах.
– А может он военный преступник или международный шпион и скрывается от правосудия? Не нашего правосудия, а совсем других стран? Или он великий, но неизвестный писатель, и в тиши и уединении дописывает свой гениальный роман? – строил догадки Глеб.