– Пошли, Глеб, пошли… – потянула его Ирэна.
– Погоди, Ириша, не торопись. – Глеб задумался, что-то соображая. – Давай, пойдем к нему завтра.
– Почему завтра? – не поняла Ирэна. – Сегодня, сейчас!
– Послушай, Ира, – стоял на своем Глеб, – поздно уже, и мы его не увидим. Он в это время всегда запирается в своих комнатах и сидит тихо, как мышь. Не выманить! Да и придумать еще надо, как к нему подступиться. Давай завтра, а? Переждем еще эту ночь, ничего ведь за нее не случится.
– Ох, Глебушка, что-то мне тревожно, – прижалась к нему девушка. – Такое чувство, что ночью точно что-то произойдет. Что-то страшное…
– Ничего не случится, выбрось ты эти мысли из головы, – он ласково ей улыбнулся. – Столько лет ничего не случалось, а сейчас вот прямо и случится? Пустое! Ты не бойся, ведь мы с тобой вместе, и ничто нам, поэтому, не страшно.
Девушка в ответ грустно вздохнула. Взяла его руку и прижала ладонью к своему лицу.
– Ну, хорошо, – согласилась, – пусть будет завтра. Эх, ты, Глеб мой Глеб…
Расстались они поздно, и домой Глеб возвращался уже далеко за полночь. Промерзший город спал, с головой укрывшись звездным небом, которое, однако, совсем его не согревало. Ветер, разогнав тучи, давно успокоился, и на душе у Глеба цвела безмятежность. Ему хотелось петь, кричать и смеяться, хотелось, чтобы все узнали о его счастье, хотелось поделиться им, чтобы радостно стало всем. Он подумал о своем друге Саньке, который, должно быть, уже давно спал, по обыкновению причмокивая во сне губами, и засмеялся. «Ты у меня сейчас поспишь!» – подумалось ему. Ему захотелось сотворить какую-нибудь шалость, какие устраивают дети в пионерских лагерях, и он задумался, решая, что бы такое придумать. В пионерлагерях он, однако, никогда не бывал, поэтому и о шалостях знал не много.
Он почти дошел до самого дома, оставалось еще метров сто, когда дверь его подъезда толчком распахнулась, и из него выбежал человек. Остановившись, словно запнувшись о невидимую преграду, он, покачиваясь, огляделся по сторонам и, увидев Глеба, бросился к нему. В человеке Глеб узнал Саньку, который, оказывается, вовсе и не спал. Более того, он был явно чем-то взволнован, чтоб не сказать, испуган, несся как угорелый, размахивая руками и что-то крича. Что он кричал, понять было невозможно.
– Деда убили! – разобрал Глеб слова друга, когда тот достаточно приблизился. – Лихарского! Убили!
– Не может быть! – задохнулся от налетевшего, словно сквозняк из подворотни, ужаса, Глеб.
Подбежав, Санька почти повис на руке Глеба, с трудом проглотил ком в горле и стал объяснять:
– Прихожу, двери – настежь, свет горит везде, и он… на полу… В крови весь, страшный…
Не дослушав до конца, Глеб оттолкнул друга в сторону и бросился в дом. То, что он увидел там, было ужасно.
Прямо у входа в свои покои, словно пытаясь кому-то преградить путь, навзничь, подогнув под себя ноги и неестественно запрокинув голову, лежал старик Лихарский. На полу рядом с головой растеклась большая лужа загустевшей уже и почерневшей крови, в которой сумрачным рубином отражалась горящая на потолке лампа. С правой стороны на голове, на месте виска, зияла рана, и кровь из нее уже не струилась и даже не капала. Рот старика был смят гримасой боли и ужаса. Черная бархатная повязка с головы была сорвана и лежала в двух шагах от тела у стены. В пустой глазнице тускло горел рубиновый огонек, но не тот, который однажды видел в ней Глеб. Глазница была изуродована, полна запекшейся крови и в ней бликовал свет все той же лампы под потолком.
Глеб понял все. По спине, сводя лопатки, заструился холодок. «Все, – подумалось ему, – опоздали».
Пошатываясь, он выбрался из квартиры на лестничную площадку и присел на ступеньку. Сжал ладонями пульсирующие виски. Вдруг остро – словно раскаленный гвоздь в мозг – осознал, почувствовал угрожающую Ирэне сейчас, в данный момент опасность. Что за опасность, откуда она исходила, он не знал, но чувствовал, что она была рядом, здесь же, дышала в затылок сыростью крови. Все в его глазах было окрашено красным, рубиновым. Это был цвет страха. Вот теперь он по-настоящему испугался за Ирэну. Нужно было срочно, немедленно что-то делать. Но что? Потребность в действии, в движении томительной судорогой пробежала по его телу, на возбужденных мышцах сыграла нервический аккорд. Он вскочил на ноги. Что же он медлит? Надо бежать! К ней! Он должен быть рядом. К ней, к Ирише, он должен быть рядом, рядом. Будь что, он должен быть рядом.