Папа — вот золотой человек — отвечает спокойно:
— Ну какая связь? Мальчик аккуратный. А если бы ты его не встретила? Она ни в чём не провинилась, за что её наказывать? Никого она не трогает, правда?
И тут мама взрывается. Как будто она долго терпела, но больше не может.
— Не защищай! Сам говорил — в воспитании должна быть единая линия! И — твёрдая! Не трогает! Да от неё весь дом плачет. Кто по самым глубоким лужам носился? Кто орал на весь микрорайон сумасшедшим голосом? Кто оскорблял ни в чём не повинного мальчика? Ну — кто? Твоя дочь! Обожаемая прекрасная девица! Велосипед! Никаких велосипедов!
Вот это да! Ну и дела! Саша открыла рот, вдохнула много воздуха, а выдохнуть забыла. Ну, Сашенька! Ну, Черенков. Ну, типчик! Ты, значит, так? Теперь всё! Месть будет страшной.
Сразу Саша всё поняла. Как будто сама видела. Двор, сумерки, прохлада, капель. Сашенька чинно прохаживается по дорожке, как пенсионер какой-нибудь. Увидел маму, не свою, чужую — зачем подходить? Какое твоё дело-то? Нет, ему больше всех надо, подлез поближе. Здрасте, добрый вечер. Ах ты лапша вежливая! Подошёл и давай всё выкладывать. Ну предатель, презренный шпион!
Саша горит от возмущения. Она с размаху открывает дверь и рявкает на всю квартиру:
— Ябед ненавижу! И слушать их нечестно! Обойдусь без велосипеда! На всю жизнь! Конец!
Мама что-то ответила, но Саша не слушала. Закрылась в комнате и включила проигрыватель на самую полную громкость. Раз так, значит, так.
В глазах, похожих на прозрачные конфеты, полыхали грозные огни.
Мама и папа, очевидно, решили вести единую линию. Они к Саше не входили.
Лапша
Сашенька Черенков встал рано. Гораздо приятнее не лететь в школу сломя голову, а идти нормальным шагом и о чём-нибудь думать.
На бульваре птицы по утрам поют особенно празднично, а люди спешат, им некогда слушать. Сашенька остановился и слушает. Вот звенит маленький колокольчик. Вот запела деревянная свистулька, такие на рынке продают. А это стеклянной палочкой стучат по стеклянному кувшину — быстро, потом медленно и опять быстро…
Птицы сидят высоко, они любят самые верхние ветки. Только воробьи ничего не боятся, ныряют под ноги: дай чего-нибудь, ну дай же, кому говорят! Не видишь, поклевать хочется.
Сашенька достал из кармана печенье, покрошил — налетели, как футболисты на мяч, дерутся из-за каждой крошки, галдят, суетятся. А вверху всё громче звенит оркестр. Серебряный колокольчик, деревянные свистульки, стеклянные палочки по стеклянному тонкому кувшину. И ещё, и ещё.
А вдалеке появилось синее пальто. Сашенька покрошил на дорожку ещё немного печенья — он здесь не просто так стоит, он птиц кормит. Лидия Петровна сколько раз напоминала: «Ребята, кормите птиц. Птицы — наши пернатые друзья».
Сейчас Саша увидит Сашеньку и, конечно, скажет: «Как хорошо ты поступаешь — кормишь птиц печеньем. Они, смотри, какие голодные, так и набрасываются. Дай-ка мне немного печенья, я тоже хочу покрошить». И Сашенька отдаст ей всё печенье, целых три штуки. А потом, когда птицы всё съедят, Саша и Сашенька пойдут рядом до самой школы. Они будут разговаривать спокойно, никто никого не обзовёт киселём, или лапшой, или манной кашей. Сашенька расскажет Саше, как он записался в секцию самбо. Правда, он ещё не записался, но ведь совсем уже скоро пойдёт и запишется. В этот день или в другой — какое это имеет значение.
А Саша уже совсем близко.
— Здравствуй, Лагутина.
Но что случилось? Сверкнули огни в глазах. Саша кинула портфель, чтобы освободить руки. Она сжала кулаки и налетела на Сашеньку. Она стукнула его очень крепко по шее и несколько раз по спине. И кричала:
— Шпион ненавистный! Ябеда подхалимная!
— За что? — и поправил берет.
— Ещё спрашивает! Только попробуй теперь подойди близко.
Саша умчалась, размахивая портфелем. А мешок, как всегда, летел над её головой. Ветер свистел вокруг мешка, солнце плескалось в лужах, птицы кричали громко и насмешливо. Сашенька брёл по дорожке и печально вздыхал.
Может быть, он правда лапша?
Как ты считаешь, читатель?
Человек с железными нервами
А в четвёртом «А» сегодня кавардак с самого утра.
Сначала всё было, как всегда.
Кто-то нёсся по классу с вытаращенными глазами, как будто спешил по очень важному делу. А спешить было некуда.