Владимир Корнев
Датский король
Посвящается Ульяне Лопаткиной
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Деловой контракт
I
Странный он был, кафедральный собор мало чем примечательного губернского города. Где еще такое увидишь: снаружи весь фресками расписан, да какими! Всякий горожанин мог бы найти здесь свой лик: и сам господин градоначальник с власть предержащими при регалиях, и дородный купец, поставщик Императорского двора, и другие почтенные и почетные граждане в медалях и крестах, а рядом мещанская братия — сапожники да пекари, цирюльники, печатники, каждый со своим орудием труда, даже тюремщик со связкой ключей; здесь были писаны и вовсе «нищие духом», чей видавший виды наряд указывал на многие лишения, выпавшие им в юдоли земной, — и то, как говорится, от тюрьмы и сумы не зарекайся! — наконец, как и положено по иконописному чину, легко можно было разглядеть в этой пространнейшей фреске местных святителей со времен Несторовых[1]; и тут же услужливым богомазом помещен был весь епархиальный причт от знатного архиерея до последнего запойного служки — словом, равенство на этом богоугодном изображении царило полнейшее, как бы пред Престолом Господа нашего на Последнем Суде.
Площадь перед собором — главная в городе — от края и до края была заполнена народом. Ровно, как по струнке, против входа в храм застыл солдатский строй. Лейб-гвардейский N-ский полк отправлялся в дальний поход. Унтеры и фельдфебели прохаживались вдоль строя, проверяя порядок, покрикивая на подчиненных. Сам командир в окружении ротных офицеров приступил к приему торжественного построения — группа всадников в парадном блеске мундиров на холеных лошадях медленно двинулась через площадь. Впереди строя колыхалось на ветру полковое знамя.
— Чтобы у меня полный ажур-с! — рыкнул фельдфебель-ветеран, обводя грозным взглядом вытянувшихся в струнку солдат. Его седые гренадерские усы устрашающе топорщились. — Ужо я вам, дармоеды! И ты, Мокренко, — фельдфебель поднес здоровенный кулачище к самому лицу нервно моргавшего рябого заморыша. — Чтобы у меня ни-ни! Взял моду с…ться по ночам. Кто такого остолопа в гвардию определил! Я те твое хозяйство узлом завяжу — уяснил?
Мокренко что-то пролепетал в ответ. Через несколько метров фельдфебель и вовсе столбом застыл — его и без того выпученные глаза совершенно округлились и были готовы выскочить из орбит:
— Это что у меня за чудо-юдо?! Ты кто, мать твою, солдат или каторжник беглый? Как есть анархист!
Служивый стоял молча, втянув голову в плечи: на гимнастерке отсутствовали всякие знаки различия, даже пуговицы были повыдраны с мясом. Видно было, что от стыда он готов провалиться сквозь землю.
— Где ж погоны твои, обалдуй? Хучь бы мотню застегнул! Стирался хоть перед смотром? Грязный, что твое порося. Сала нагулять решил — у нас этот номер не пройдет!
Бедолага пытался хоть как-то оправдаться:
— Не могу знать, ваш бродь… Бес попутал… Никогда со мной такого… — Он умоляюще глядел на командира: — Ну, ей-Богу, когда жена ушла от меня, и то такого расстройства… — солдат захлюпал носом.
— Вот еще — сырость решил разводить! — морщась, протянул фельдфебель. — Я-то тебе, дураку, прощу, а о чести полка ты подумал? Куда ж я тебя от их превосходительства сховаю? В карман? Мне ж за тебя ответ держать!
Старый служака украдкой, чтоб не видели «их благородия», достал откуда-то из кармана галифе фляжку, отхлебнул из нее, затем, утирая усы, проговорил:
— Эх ты, гвардия! Да мы под Мукденом в окопах таких лахудров… — И, безнадежно махнув рукой, добавил: — Горе мне с вами, ребята!
— Молодцы, ребята! — внезапно прогремело приветствие полкового командира.
В ответ послышалось что-то почти нечленораздельное, но отчаянно бойкое:
— Радыстарасвашпревсхво!
— Кажись, пронесло! — взопревший фельдфебель утер лоб обшлагом мундира. Генерал по какой-то не ведомой никому причине решил прекратить смотр, не дойдя и до середины строя. Последовала команда: «Вольно! Разойдись!» Порядок построения нарушился, словно какой-то внутренний каркас, объединявший всю эту людскую массу, распался, исчезло внутреннее напряжение, послышались разговоры, кашель, тяжелые вздохи, но расходиться солдаты не собирались. Медленно, взвод за взводом, рота за ротой, полк потянулся в собор, и тут стало заметно то, что скрывалось в едином строю: можно было подумать, люди только что покинули поле брани — форма многих была испачкана: с бурыми пятнами крови, сапоги — в глине; кто-то с перебинтованной наскоро головой, припадая на ногу, опирался о плечо товарища, а тот и вовсе ковылял на костылях, лица некоторых пугали страшными увечьями.
1
Времен Нестора Летописца (XII в.), автора «Повести временных лет».