— Это потому, что вы её презирали!
— Ничего подобного! Мне было абсолютно плевать на неё. Есть она, нет её…
— Но лучше бы не было?
— К чему это ты?
— Я вчера нашёл одного знакомого из «Мышеловки», не ревнуй, котик, ничего серьёзного! Так вот! Спросил его о Гвен. Он сказал, что уже недели три-четыре её нет. И что господин следователь приходил в этот их клубешник, рассадник венерических радостей. Он искал эту фриковую фею! Домогался до всех, спрашивал, кто её видел последним. Пропала дева. Обитатели «Мышеловки» сделали конференс, пошумели и подытожили, что с Гвен беда. Ведь даже когда она с олигархом Мехтиевым мутила, то заявлялась в эту крысятню каждую неделю. Она там, видите ли, пела. Мой френд сообщил, что недалече от этой богадельни обнаружили авто опель-омежку со злобным тюнингом. Заметь, авто принадлежит Гвен, и оно было открыто. Дева приехала в «Мышеловку», парканулась и исчезла! Плебс потыкался в разные норы, но нигде клубной дивы не нащупал. Среди электората прошёл слух, что Гвен, она же Рита Жарикова, стала жертвой какого-то нехорошего человека. Дескать, не оставил ли ей почивший в бозе миллионщик парочку яхонтов? Не позарился ли кто на это сомнительное наследство? Не удивлюсь, если дамочка действительно где-то упокоена с пером в груди или с верёвкой на шее… Как думаешь?
Мне стало душно. Я схватился за горло. Вместо ответа я спросил:
— А где её видели-то в последний раз?
— Так на похоронах! Она туда притащилась, прикинь, в белом… аки невеста.
— Да, я знаю, Сашка рассказывал, — просипел я.
— Ну вот! Тогда она и явила себя миру в последний раз. А потом исчезла… Ты в деревню, а она… Это не ты её случайно грохнул и где-нибудь тут закопал? Тс-с-с… Дышите глубже! Что ж ты, витязь мой прекрасный, такой впечатлительный? — Это я пошатнулся, что-то стало стучать в голове, и Тася кинулся, обвил меня своими ручками и доставил на табуретку. — А давай-ка ещё кофейку!
— Подожди, но ведь наверняка менты отследили парковку машины. Там, около «Мышеловки», парковаться нельзя, да и негде. Но рядом паркинг, а в паркинге видеокамеры, охрана… Неужели не смогли отследить?
— О! Я вижу, горшочек ещё варит! — Тася ласково погладил меня по голове и вновь отправился к столу варить кофе. — Во-первых, то, что ты имел мне сказать сейчас, говорит о том, что ты был в «Мышеловке». Зачем, если ты не интересовался Гвен и её вокальными данными?
— Я знал про этот клуб… в принципе. Именно около него я и видел Гвен из окна машины. Она направлялась со стороны паркинга и зашла в заведение именно с таким названием. А в клубе я никогда не был.
— Хм… не был, говоришь… Во-вторых! Опелёк действительно был брошен в паркинге, и, о слава Саурону, око охранное зафиксировало момент исчезновения возлюбленной олигарха.
— Это тебе тоже дружок рассказал?
— Нет! Это дружок дружка! Он-то как раз и церберствует на многоэтажной парковке. Он сказал, что лично видел эту запись, которую потом граждане начальники изъяли. Что якобы опелёк подкатил на место F-34, оттуда выпорхнула лысая краля, но вдруг откуда ни возьмись обзор на кралю перекрыл джипяра. Чик-чик! Танкообразное рвануло с места, но лысой королевишны уже не было.
— То есть её похитили?
— Непонятно. Этого не видно в камере. Там ещё и столбы мешаются. Может, она сама с радостью трепетной лани запрыгнула в «хаммер»?
— В «хаммер»?..
— А я не сказал? В «хаммер», голуба моя, в «хаммер». В аццкий пепелац, шестилитровочку пиндосовскую. Жаль, только номеров не разглядеть и боковухи подозрительно тёмные. Но это был «хаммер».
И стоит, гад, спиной ко мне, коленочкой дрыгает. Мне уже даже не до кофе и не до удивительных возможностей Тасенькиных — нарыть информацию за одну ночь, находясь вдали от театра боевых действий. У меня ком в горле застрял — и ни туда ни сюда, ночной страх перекрыл горло, осталось только сипеть:
— А когда это было?
— Отличная дата — день взятия Бастилии! Мы этот праздник с Помпадур всегда отмечаем. Хотя она и не Мария-Антуанетта… а всего лишь Дура. Хи-хи-хи!
— Это когда? — Мне не до смеха.
— Эх ты! Митрофанушка! Это четырнадцатое июля! Ну? — Он резко поворачивается ко мне. — Уос ит ю?
— Я уехал пятнадцатого… А четырнадцатого. Нет, я никуда не ездил. Я хорошо помню. Я не мог. Я не видел Гвен. И ничего такого со мной не было…
— Такого это какого?
— Никаких приступов.
На лице Таси сосредоточенность вместо ухмылки, держусь за его серьёзность, как за якорь. Понимаю, что мне легче оттого, что этот типок в стразах рядом, да ещё и почему-то мне верит.
— Сэм, — тихо сказал Тася, — нам надо осмотреть твою машину…
— Тася, — я впервые его назвал этим дурацким именем, — ты из полиции?
И он вновь переменился в лице: сжал губки, захлопал ресничками, поднял бровки. Да ещё и изогнулся, задницу оттопырил, зелёным ноготком по столу постукивает.
— А то! Вот он я какой, держиморда! «Для порядка всем ставлю фонари под глазами — и правому, и виноватому». Просто по Гоголю! Неужели я похож на копа? Этакий шериф Ноттингемский на курьих ножках! Или Эжен Видок в леопёрдовом платьице! Хи-хи-хи! Пойдём-ка на задний двор! Осмотрим твою машинку.
У меня, похоже, продолжительный коллапс: послушно встал и пошёл на задний двор — туда, где тосковал мой «хаммер», который я с такой гордостью когда-то выбирал, рёв которого я с такой любовью выслушивал. Почему-то я был уверен, что в машине найдётся что-то изобличающее моего доппельгангера… И нашлось.
Конечно, отыскал Тася. Я-то просто бардачок открыл, осмотрел кожаные складки диванов, заглянул в багажник. Но недоделанный «Видок в леопёрдовом платьице» отодвинул меня и забурился внутрь так, что я видел только его задницу или вовсе полоску страз и тапки. Он не просто обыскивал, он разговаривал с кармашками, козырьками, столиком, сидушками, ковриками. Там, под ковриком, он и обнаружил улику.
Вылез из машины, виновато посмотрел на меня и на раскрытой ладони продемонстрировал маленькую серебряную серёжку, колечко и шарик на нём. На половине дужки засохшая кровь. Не краска ведь! Это сразу стало понятно.
— Её? — прошептал Тася.
— Не знаю, — шёпотом же ответил я.
— Её, — еле слышно подытожил мой гость. Конечно, уверенно сказать, что это серёжка Гвен, я не мог, так как никогда не рассматривал всю эту сбрую, что навешивала девушка на себя. Но предположить-то можно! Да ещё и с кровью…
— Что же делать? — спросил я вроде как у самого себя.
— Не сдаваться. И начать с того, что рассказать мне о приступах.
— Не пойму, что тебе надо от меня? Почему я всё ещё тебя не выкинул?
— Потому что я симпатичный, — Тася стал загибать пальцы той руки, на которой покоилась страшная серёжка, — сексуальный, умный, настырный и, что немаловажно, единственный, кто может помочь. Да ещё абсолютно посторонний, а значит, исключительно объективный. Ты калуа-то сделал?
— Сделал, — я так и смотрел на мелкий кулачок, скрывающий чёртову улику. — Весь кофе извёл на него.
— Пошли, сердешный мой! Выпьем. Ну и перетрём факты, хватит уже вокруг да около ходить, бубенцами звенеть. Бездействие — не наш стиль!
И опять он впереди меня виляет, распоряжается моим домом, а я чувствую себя как безропотная овечка, приготовленная на заклание. Откуда столько настырности и любопытства к моей особе в этом жеманном тельце? Тася опять знал, где находится бутылка с кофейным самодельным ликёром. Налил в маленькие фарфоровые кружки. Не обнаружив в холодильнике ничего интересного, стремглав вылетел из дома и вернулся через полминуты с тарелкой тёплых блинов. Вместе с ним в комнату зашла Помпадур. Развалилась на полу и стала бесстыдно вылизывать свою шёрстку.
Калуа и блины с сахарным песком — сногсшибательное сочетание. Но мне, пришибленному очередным подтверждением моего то ли безумия, то ли раздвоения личности, было безразлично. Блины так блины. Калуа так калуа. Жеманный мальчик в леопардовом платье, облизывающий масляные пальцы, тоже в пределах нормы.
— Начинай! — скомандовал Тася.
— Что ты хочешь знать?
— Расскажи о своих приступах. Во-первых, когда они начались?
— Весной.
— После того, как Ильяс разбился?