Она молчит, изумленно глядя на меня. Я надеюсь, она поймет, потому что у меня больше нет сил. Ее большие глаза исследуют меня, эти два шоколадных кругляшка, прикрытые длинными изогнутыми, как у олененка, ресницами, и я уже знаю, что отступлю перед ними. Что я уже не так силен и не смогу устоять. Мое сердце ухает и проваливается куда-то в область желудка, ослепленное импульсивным желанием, охватившим нас, двух погибающих существ.
– Спасибо, – кажется, выдыхает она.
Она слишком близко, слишком доступна. Я снова сделаю какую-то глупость! Я отворачиваюсь, чтобы спрятаться от ее взгляда, и глубоко вздыхаю. Я осознаю, что давно уже не дышал. Едва я собираюсь вернуться к себе в комнату, расстроенный, как вдруг ощущаю, как ее руки задирают мою футболку. Я тут же напрягаюсь. Моя первая мысль нелепа: «Моя спина!» Я хочу ее остановить, но не двигаюсь, а она, в свою очередь, невыносимо медленно задирает ее до самой шеи. Она дает мне время остановить себя, если я захочу. Но я не останавливаю.
Я с болью сглатываю слюну, меня тошнит. Я знаю, что теперь ей все видно. Теперь мой шрам открыт ей, но я не могу понять ее реакцию. Ей противно? Уверен, что да. Мне противно каждый раз, когда я оказываюсь напротив зеркала. Я чувствую, как ее рука поднимается, и понимаю, что она его гладит. Конечно, я ничего не чувствую, когда ее пальцы пробегают по моей обожженной коже, но все равно дико дрожу и словно задыхаюсь. Никогда еще прикосновение не действовало на меня так – прикосновение, которого я даже не ощущаю.
– Тебе противно? – шепчу я.
На этот раз она касается лбом моей шеи. Я с силой зажмуриваюсь, когда Виолетта целует исток моего самого большого комплекса. Это слишком… слишком… Мне кажется, что мои голова и тело сейчас взорвутся. Словно я минное поле, а Виолетта – моя погибель. Виолетта поворачивает меня к себе. Не открывая глаз, я пытаюсь успокоить свое сердцебиение и вдруг слышу:
– Ничего в тебе мне не противно, Лоан. Не стыдись этого, пожалуйста.
Ее пальцы касаются моих век, побуждая меня посмотреть на нее, и ложатся на мою грудь слева. Я мягко повинуюсь и вновь встречаюсь с ней взглядом. Она смотрит на меня так, словно я единственный мужчина на земле. И, черт возьми, мне это нравится.
– Виолетта…
Она хватает меня за цепочку жетона и с силой притягивает к себе, прижимаясь своими восхитительными губами к моим. У меня вырывается гортанный хрип, когда я вновь ощущаю влажный вкус ее рта. Охваченный неконтролируемым жаром, я открываю его, проталкивая внутрь язык и сплетая его с ее языком. Руки Виолетты путаются в моих волосах и натягивают их у корней. Этот поцелуй совсем не такой, как те, что были у нас раньше. Он более звериный, более лихорадочный, более дикий. Я растворяюсь в нем. Я быстро подхватываю ее за бедра и приподнимаю, усаживая на стойку. Проскользнув между ее ног, туда, где мне и место, я продолжаю неистово ее целовать. Это настолько приятно, что я понимаю, почему это запрещено.
Я стискиваю ее бедра и склоняюсь к ложбинке на ее шее. Я целую ее, посасываю, кусаю. Господи, я хочу ее так сильно, что у меня болит член. И то, что она задыхается и, выгибаясь, прижимается ко мне, делает только хуже. К черту Клемана, к черту ее воспоминания о матери. Мне нужно быть в ней. Сейчас же.
– Можно? – выдыхаю я между столь необходимыми поцелуями.
Виолетта лихорадочно кивает, проскальзывая руками под мою футболку и поглаживая пресс.
– Господи, да.
Не теряя времени попусту, я позволяю ей стащить с себя футболку, тут же летящую на пол, и начинаю снимать ее лиф. Я пытаюсь стянуть его через голову, но она, прикусывая губу, бормочет:
– Застежка впереди…
Мне и впрямь везет. Я хватаюсь за молнию и тяну язычок вниз, обнажая ее грудь. Ее груди маленькие и идеально круглые – невероятно прекрасные. Она вздрагивает, вероятно, стыдясь, и я обхватываю ее лицо руками и шепчу:
– Ты совершенна, Виолетта-аромат-фиалок-лета. Прекрасный полевой цветок.
Она улыбается, и я вновь устремляюсь к ее коже. Ложбинка между ее грудей словно специально создана для моего языка. Я блуждаю им по ее соскам, и мне кажется, что я вот-вот взорвусь.