Я внимательно слушаю, ощущая во рту привкус желчи. Я представляю себе маленькую круглощекую девочку с густыми светлыми волосами, милую девочку, которая видит, как ее мать изменяет ее отцу, но еще не понимает, что это значит. Просто знает, что это неправильно.
– Я спросила, кто это был. Она улыбнулась, погладив меня по голове, и прошептала: «Это наш маленький секрет».
Я отчаянно вздрагиваю при этих словах, а затем сжимаю кулаки. Виолетта продолжает говорить, даже не пытаясь вытереть стекающие по щекам слезы:
– Так все и началось. Она изменяла моему отцу десять лет, Лоан. Десять лет я слышала ее шаги в коридоре в середине ночи. И все это время я покрывала ее и никогда не рассказывала ни о чем отцу, который продолжал ее любить и обожать. Как я могла? – грустно усмехается она, шмыгая носом. – Первые годы она заходила ко мне в комнату каждый раз, когда собиралась ускользнуть: знала, что я не сплю. Она заходила напомнить мне про «наш маленький секрет». И это продолжалось. У меня был огромный секрет, секрет всей моей жизни – и он съедал меня изнутри.
Я не могу поверить, что существуют настолько жестокие люди. Не столько жестокие к своим супругам (пусть даже это по-настоящему ужасно), просто потому, что огромное количество людей идет на измены, сколько к собственной дочери. Как можно так сломать мозг своему ребенку, только чтобы прикрыть свои ошибки? Этого я никогда не смогу понять.
– Мне так жаль, милая…
– Когда я выросла, я хотела признаться во всем отцу. Я больше не могла держать это в себе. Но мама меня отговорила. Она сказала, что если я расскажу отцу, он узнает, что я тоже многие годы обманывала его. А я не хотела, чтобы он меня возненавидел.
Я провожу пальцами по ее лицу, стирая влажные следы ее прошлого.
– Что произошло потом?
– Когда мне было шестнадцать, она прямо сказала нам с отцом, что уходит. На самом деле там было намного больше, чем просто измена: за эти десять лет она обзавелась другой семьей. И каждый раз, когда она уходила, она уходила к ним. И в итоге предпочла их. Когда мой папа узнал всю правду, он был в полнейшем шоке. Я чувствовала себя такой несчастной… и такой брошенной – собственной матерью, которой подарила десять лет молчания.
И вдруг я все понимаю. Ее страх быть брошенной, ее панические атаки, ее отношения с отцом, построенные на опеке, и, конечно, ее желание стать нормальной. Я смотрю на Виолетту и будто вижу в ней маленькую девочку. Ее мать предпочла другую семью – возможно, даже другую дочь. И она уверена, что это ее ошибка, потому что она слегка отличается от других…
– А твой отец узнал, что ты обо всем знала?
– Да… Думаю, ему было трудно, – продолжает она, морща лоб и погружаясь в воспоминания, к которым у меня нет доступа. – Но он и виду не подал, уверена, потому, что он не хотел, чтобы я еще больше себя винила.
– Это не твоя вина, Виолетта. Это дела взрослых, дела, в которые тебя втянули, хотя тебе нечего было там делать. Не вини себя за это.
Я осторожно притягиваю ее к себе за руки. Она не сопротивляется и садится ко мне на колени, обвивая руками мою шею. Меня окутывает тепло ее тела.
– Мы с отцом смогли наладить жизнь – жизнь семьи, состоящей лишь из нас двоих, – и все было прекрасно. Иногда я думала о матери и сейчас иногда думаю, но, полагаю, так будет всегда.
– Ты никогда ее больше не видела?
– Лишь раз, через полгода. Она сообщила, что переезжает со своей новой семьей в Париж, и сказала, что будет по мне скучать. Ага, конечно! Если бы она действительно по мне скучала, то осталась бы! С тех пор никаких новостей. Единственное – я знаю, где она живет.
– Погоди, ты хочешь сказать, что твоя мать, которую ты не видела четыре года, живет здесь, в Париже, но ты никогда не пыталась с ней связаться?
– Нет, – говорит она так, словно это очевидно. – С момента, как она ушла, я постоянно говорила себе, что не стану гоняться за чьей-либо любовью.
Я киваю. Она, конечно, права, но мне кажется, что ей все еще нужно кое-что прояснить. Она до сих пор не отпустила ситуацию, и, если она ничего с этим не сделает, это просто сожрет ее изнутри.