– Ты с ним спала?
– Нет, – быстро отвечает она, но его облегчение быстро испаряется, стоит ей добавить: – Мы целовались и… кое-что еще делали… но нет.
Он не уточняет, что означает «кое-что еще», потому что уже чувствует подступающую к горлу тошноту и пытается обойти ее, чтобы по привычке сбежать от неудобной ситуации.
– Прекрати избегать проблему, – говорит она, словно прочитав его мысли, и вновь упирается руками ему в грудь. – Поговори со мной, пожалуйста.
Он фыркает и одергивает полы пиджака.
– О чем тут говорить? – прямо спрашивает он. – Эта мерзость у тебя на шее говорит красноречивее любых слов. Ну в самом деле, нам что, по шестнадцать?
Ему самому тошно от того, какой горечью пропитан его голос, как он сочится ревностью.
– Я… – судя по быстро сменяющимся эмоциям на ее лице, она и сама не знает, что сказать, и в конце концов произносит лишь: – я сожалею.
– Вот как?
– Сожалею, если причинила тебе боль.
Ее пояснение вызывает у него вспышку ослепительного гнева, грозящего в любой момент вырваться наружу.
– Разве я не был тебе нужен? – напоминает он о ее собственной вспышке гнева в участке, выплевывая ее же слова с издевательскими нотками в голосе.
– Так и есть, – с нажимом настаивает она. – Ты мой напарник – именно ты. Я просто… тебя не было, и я… я была такой потерянной, да и сейчас еще не обрела почву под ногами. Я понятия не имею, что делаю, Люцифер.
– Что ж, я уверен, что он счастлив помочь тебе разобраться.
– Да, так и есть. – Она тоже начинает злиться, и напряжение между ними выходит на новый уровень. – Он действительно со мной разговаривает. Он не скрывает, что чувствует ко мне. Он рассказывает правду.
Его кадык ходит ходуном, и он отводит глаза, не в силах на нее смотреть, потому что она такая красивая, такая идеальная, и она не хочет его.
Он не в силах вынести горькую правду того, что она предпочитает другого его. Может, она теперь захочет работать с ним и оставит его, так что ему не останется ничего иного, кроме как вернуться к тому небытию – ему больно при мысли об аде с его серой и пеплом, удушающими его, словно пальцы вокруг шеи.
С первого взгляда можно подумать, что они с Детективом совсем не подходят друг другу: она поборник контроля и порядка, тогда как он являет собой разрушительную силу. Она серьезная и немного зажатая, а ему даже значение этих слов неизвестно. Она всегда тщательно разрабатывает план действий, а он сначала делает, а потом думает. Они диаметрально противоположные во всем и мало в чем соглашаются.
Но этот будущий Люцифер… любит ее, и она полюбит его – в этом они, похоже, достигнут согласия.
Зачем ей ждать его – ждать, пока он созреет и поймет, что за незнакомое чувство таится глубоко в его сердце… когда у нее уже есть готовая версия его?
Они в самом начале. Это чувство, чем бы оно ни было, что зародилось между ними… оно сбивающее с толку, хрупкое и новое. Им так много нужно сказать, так много обсудить. Все это остается невысказанной, острой, болезненной правдой.
Он снова порывается сбежать, но она опять без труда предугадывает его намерения.
– Нам надо это обсудить. Прекрати убегать.
– Что ты хочешь от меня услышать, Хлоя? – устало спрашивает он.
– Что-нибудь, – она сглатывает, и с ее губ срывается невеселый смешок, – что угодно. Люцифер, у нас совместный ребенок. Наверняка ты что-то чувствуешь по этому поводу.
– Я чувствую… – он медлит, потому что слова словно застревают в горле, – что хочу уйти.
Выражение ее лица становится жестким.
– Он хочет меня, – заявляет она, больно раня его. Он всегда считал ее решительной, но не жестокой.
Но он тоже может быть жесток.
– Он хочет свою жену, – поправляет он ее.
Ее подбородок дрожит, и ему хочется протянуть руку и погладить его. Он этого не делает, не поднимая вытянутые вдоль тела руки, которые словно бы налились свинцом.
Он решает дать ей то, чего она хочет – она хочет от него честности, а так как это его стезя, он покорно вздыхает и бормочет:
– Я хочу тебя – не будущую тебя, не идеальный образ женщины, которую потерял, не мать Рори. Тебя. Мою напарницу. Но ты это знала, когда позволила ему прикасаться к себе.
В ее глазах поблескивают слезы.
– Люцифер…
На этот раз, когда он обходит ее, она ему не препятствует.
Он шагает прочь, думая, что, возможно, несправедлив к ней, как и она – к нему. Может, они оба несправедливы друг к другу. Они должны быть просто друзьями.
Но если они будут просто друзьями, он не влюбится в нее.
Он бы уже не влюбился в нее.
***
Когда двери разъезжаются в стороны, и до слуха Люцифера доносятся звуки гитары, он выгибает бровь. Ему действительно нужно установить в проклятом лифте замок.
Двери со скрипом смыкаются, и он просто молча смотрит, как девчонка – его дочь – перебирает струны, сидя на скамейке у пианино. Снимая пиджак и бросая его на крышку пианино, Люцифер думает над вариантами дальнейших действий.
Он мог бы вышвырнуть ее вон – он точно в подходящем для этого настроении, все еще чувствуя себя на взводе после ссоры с Детективом. Он мог бы велеть ей перестать играть или разбить этот низкопробный инструмент о колено.
Однако же он ничего из этого не делает.
Вместо этого он опускается на скамейку рядом с ней, лицом к клавишам. Его пальцы подергиваются от желания начать играть.
Рори заканчивает наигрывать мелодию, но вместо того чтобы остановиться, переходит к следующей и запевает:
– Когда ты измучилась, когда тебе плохо…
Он сглатывает и поворачивается к ней лицом. Ее глаза опущены, взгляд прикован к порхающим по струнам пальцам. Он впитывает ее целиком, с розовых прядок на голове до громоздких ботинок.
«Она красива», – рассеянно думает он. Хотя, конечно же, красива.
Она же его дочь.
Его.
Он никогда не любил детей, даже не находился рядом с ними прежде и уж точно не хотел собственного, ни разу не устанавливая ни с одной женщиной достаточно глубокой связи, чтобы она могла родить ему ребенка.
Но теперь, когда эта девчонка поет, он не в силах оторвать от нее взгляд, невольно подмечая, насколько она на него похожа. У нее его черные волосы и темные глаза и, учитывая, что Детектив поет, как кошка, которую душат, судя по ее пению в караоке, в котором она согласилась участвовать, поддавшись на уговоры коллег, голос у нее тоже от него.
Неосознанно, не успев отговорить себя от этой затеи, он разминает пальцы и начинает играть. Он аккомпанирует ей, играя на слух, и подпевает, когда она доходит до «Сребровласая».
У них получается неплохой дуэт – даже отличный.
Ее голос дополняет его собственный, словно они были созданы, чтобы играть вместе.
Когда они заканчивают, и последняя нота повисает в воздухе, она награждает его головокружительно мягкой улыбкой.
Он заговаривает первым, потому что никогда не чувствовал себя уютно в тишине. Учитывая весь его травмирующий опыт, тишина предоставляет ему слишком много пространства для раздумий, а потому ему нравится заполнять ее легкомысленными шутками, ничего не значащим сексом и болтовней обо всем и ни о чем.
– Ты очень хорошо играешь, – тихо хвалит он, и она вновь улыбается.
– Училась у лучшего.
Он прочищает горло.
– Гитара никогда не была моим любимым инструментом.
– Немецкий тоже не твой любимый язык, – пожимает плечами она, и так и есть, он всегда предпочитал французский, – но ты и ему меня учил.
Он вновь переводит взгляд на клавиши, ощущая странную всепоглощающую грусть. Он это ненавидит – ненавидит чувствовать так много.
– Что ты тут делаешь?
– Подумала, тебе не помешает друг.
Слова подобны удару под дых, от которого весь воздух покидает его легкие.
«Я здесь не ради расследования, а ради тебя. Подумала, тебе не помешает друг».
– Я в порядке, – бормочет он и, возможно, все-таки лжет, потому что это не так.
– Ты можешь поговорить со мной, – заверяет она. – Правда, можешь. В будущем или когда угодно. Ты обо всем со мной говоришь.