Он снова с трудом сглатывает.
− Что ж, − продолжает он, − хорошо. Если ты можешь принять меня… это все, что имеет значение.
Она накрывает его ладонь своей. Прошлой ночью она так нежно касалась его лица в том ангаре и не менее нежно касается и сейчас. Ее кожа прохладная на ощупь, однако прикосновение обжигает.
− Я могу, − обещает она, – и принимаю. Я смотрю на это как на… второй шанс.
Он отворачивается от нее, но не отнимает руку. Подняв стакан, он отпивает виски, с удовольствием ощущая, как он обжигает ему горло.
Он снова переводит на нее взгляд и видит исполненное искренности выражение у нее на лице.
− Мне жаль, − с трудом выдавливает она.
Ей не нужно уточнять, за что она извиняется – это более чем очевидно.
«Мне жаль, что я причинила тебе боль».
− Знаю, − отвечает он, − мне тоже.
В конце концов вина лежит и на нем. Он сбежал в Вегас, оттолкнув ее, и погрузился с головой в самобичевание и чувство вины.
Вновь воцаряется молчание, пока он его не нарушает, сказав:
− Думаешь, он вернет ее? Свою жену?
«Тебя».
Она сглатывает и слегка пожимает плечами.
− Не знаю.
Он кивает, но есть кое-что, что она наверняка знает.
− Что Малькольм имел в виду под «когда все остальное обратится в прах»?
В ее глазах он видит понимание. Она убирает руку, и он ощущает боль от потери контакта; желание притянуть ее обратно настолько сильное, что у него даже пальцы чешутся.
Она достает из кармана джинсов кольцо и с тихим звоном бросает его на барную стойку. Люцифер медленно поднимает его и осторожно поворачивает.
− Посмотри на надпись.
Он подчиняется.
− На его кольце написано «наша любовь останется неизменной», − поясняет она.
− Какими же сентиментальными глупцами мы стали, да?
Она издает смешок, но ее глаза подозрительно блестят. Он снова переводит взгляд на кольцо, пытаясь уложить в голове тот факт, что это он подарил его ей – подарит его ей. Он думает о выгравированной на нем фразе и ее неизбывности, а также о том, насколько она правдива для другого Люцифера. Он думает о том, насколько сильно он влюблен в свою жену, даже двенадцать лет после ее исчезновения.
Он думает о том, что понимание этого должно даваться ему с трудом, однако это вовсе не так.
Он вспоминает свои попытки понять желание быть с одним и тем же человеком чаще одного раза. Он помнит, как смотрел на жалкое подобие мужчины – того, кто построил империю на объективизации женщин, неся какую-то чушь про волков и пушистых зайчиков – и спросил: «И четыре месяца спустя ты все еще хочешь быть с ней?»
Он думает, что не понимал этого, но, может, это не так. Может, в глубине души он был так удивлен внезапным изменением в личности Карвера, потому что знал, что четырех месяцев с Детективом было достаточно – достаточно, чтобы понять, что она ему дорога, и достаточно, чтобы понять, что он не хотел никого другого.
Раньше он не мог представить себе жизнь с ней – с кем-либо вообще. Теперь же он не может представить что-то иное.
Принятие этого факта оказывается не таким ужасающим, как он предполагал. Уж точно не в сравнении с мыслью о ее утрате - с тем, как он потеряет ее в будущем. Он не хочет проходить через эту боль, с которой другой он прожил так долго. Тянущие его к земле оковы в виде всех причин, по которым он считает себя недостойным, вдруг спадают при осознании этого простого факта.
Он поджимает губы и строит мрачную гримасу. Допив свой виски, он издает покорный вздох и бормочет:
− Я люблю тебя. Хотел бы не любить… но люблю.
Он скорее чувствует, чем слышит ее судорожный вздох. Он чувствует его, потому что они связаны и всегда были.
Когда он набирается смелости, чтобы снова заглянуть ей в глаза, то видит, что они наполнены слезами.
− Не нужно этого хотеть, − просто шепчет она.
***
− Наш первый поцелуй был у воды, − бормочет Люцифер, смотря на разбивающиеся о берег волны, а потом добавляет, поворачиваясь к Рори: − Наш с твоей матерью.
Она улыбается ему.
− Интересно, а где будет их?
Он задумчиво хмыкает и тоже принимается об этом размышлять. Его появление ускорило развитие их отношений, подразумевая, что все случится раньше. Их поцелуй, скорее всего, произойдет где-то в другом месте. Как и их первое признание в любви. Как первый раз, когда они займутся сексом.
Когда – если – они заведут ребенка.
Он снова переводит взгляд на Рори, осматривая ее с головы с копной темных волос, унаследованных ею от него, до одежды в готическом стиле, вкус к которой у нее явно появился благодаря матери и снимкам, на которых она росла. Что бы ни происходило сейчас с Хлоей, вне зависимости от того, вернет он ее или нет, ему хочется, чтобы Рори кое-то узнала.
− Мне жаль, − с тяжелым сердцем произносит он. – Мне так жаль.
Она берет его ладонь в свою и сжимает.
− Тебе не о чем сожалеть, − горячо настаивает она. – Никто не должен извиняться за стремление быть счастливым… а счастливым тебя делает мама.
− Ты тоже, − настаивает он. – Я уже говорил, что для меня нет ничего важнее тебя. Если мы не сможем вернуться, и я подверг тебя опасности…
Рори снова сжимает его ладонь и поворачивается к нему лицом.
− Не подверг, я в порядке. И, что еще важнее… мама в порядке.
Он закусывает нижнюю губу, пытаясь осознать охватившие его эмоции. Они одолевали его всю ночь – от удивления до воодушевления к чувству вины и все по новой.
− Я не знаю, как ее вернуть, − признает он.
Рори открывает рот, собираясь что-то сказать, но снова закрывает его, увидев что-то позади него. Ее глаза загораются, и она отодвигает его с дороги. Когда он поворачивается в ту же сторону, то видит направляющегося к ним Чарли.
Рори останавливается перед ним, и ее висящие вдоль тела руки подергивается.
− Я не могу тебя обнять, − хмуро замечает она вместо приветствия, вероятно, вспомнив их последнюю встречу в «Люксе», когда он был просто проекцией, созданной Аменадиэлем.
На этот раз Чарли улыбается, так что у него на щеках образуются ямочки.
− Можешь, − отвечает он. – Я научился контролировать силы.
Люцифер потрясенно смотрит на него, тогда как Рори взвизгивает и вешается ему на шею. Он и вправду оказывается не проекцией, не образом, а вполне обычным материальным подростком, которого Люцифер учил испанскому и с которым играл в футбол, причем вовсе не американский, а европейский.
− Думаю, я смогу вернуть вас, − поясняет Чарли, когда Рори отпускает его и позволяет вздохнуть.
− Думаешь? – настороженно переспрашивает Люцифер.
− Ну, я практиковался. Ну, знаете, перемещаясь туда и обратно. Маме начинает не нравится то, что я это делаю.
С губ Люцифера срывается безрадостный смешок. Он знает, каково это – беспокоиться за своего ребенка, а Доктор беспокоится и в лучшие времена. Но он благодарен, что племянник пытается.
− Разве ты таким образом не изменил будущее? – спрашивает он. – Разве я не изменил будущее?
− Мы, − поправляет его Рори, закатив глаза. – Прекрати строить из себя мученика и жалеть себя. Мы оба это сделали.
− В этом и дело, − воодушевленно возвещает Чарли. – Папа об этом тоже волновался. После вашего перемещения он начал размышлять о том, почему ничего не изменилось. Он особенно разволновался – ладно, разозлился – когда я признался, что переместил вас слишком далеко. Мы все ждали, что ваши действия здесь повлияют на наше время.
− Но этого не произошло? – спрашивает Люцифер, переводя взгляд на дочь. – Ничего не изменилось?
− Неа, − весело отозвался Чарли. – И папа понял, почему.
− Чертовски надеюсь на это, – замечает Люцифер. – Он же вроде как Бог.
– Точно! – восклицает Чарли, не уловив сарказма. – Так что да, мы выяснили, что перемещения не влияют на нашу временную петлю, создавая новую.
Люцифер и Рори какое-то время молчат, вникая в сказанное.
– Что?
– В космосе существует бесконечное количество альтернативных временных линий, – поясняет Чарли. – Папа слетал наверх, чтобы обсудить это с Габриэль. Она сказала, что когда вы переместились, то, должно быть, создали ответвление от нашей временной линии, идентичное ей. Так что что бы вы ни делали… это окажет влияние только на эту временную линию, не нашу.