Так и живём, как килька в банке. Ужасные условия, а что поделать.
Нет, так было не всегда. Когда-то у нас было если не всё, то не хуже чем у других: трёшка в центре, автомобиль, дача, отец… Не мой — Никин, своего отца я никогда не видела и особо им не интересовалась, считая своим папой Олега.
Он был военным в звании майора: высокий, красивый и очень видный мужчина, чем он беззастенчиво пользовался, гуляя от матери направо и налево. Она знала, но терпела, ради нас. Я была маленькой, но часто слышала, как горько мама плачет ночами, обнимая подушку, пока папа Олег был в «командировке».
Он выгнал нас из дома, когда Нике было шесть, а мне одиннадцать. В тот же день в просторной квартире поселилась «командировка» со своим маленьким сыном, а мы вынуждены были снять халупу на окраине города. На большее денег просто не хватило, — папа Олег оставил нас ни с чем.
После предательства мужа мать сломалась. Из красивой цветущей женщины превратилась в апатичную и неинтересную тень, которую больше ничего не радовало, даже собственные дети.
Два года мы жили в той халупе. Денег вечно не хватало, перебивались пустыми макаронами и картошкой, носили самые дешёвые вещи, и если мне доставались хоть какие-то обновки, то Ника донашивала мои старые, полинялые от частых стирок тряпки. Папа Олег алименты хоть и платил, но крайне скупо — копеечку в копеечку, этих денег едва хватало на оплату аренды.
Мать, женщина с высшим образованием, от безысходности пошла работать туда, где больше платили — официанткой в один сомнительный круглосуточный ресторан.
Тогда же и начала выпивать.
Сначала не часто и не сильно: приходила утром со смены пьяненькая, днём спала, и вечером могла мыслить более менее трезво. Что-то готовила, шутила, но я видела каким нездоровым блеском сияют её глаза, и знала, что пока никто не видит, она потягивает дешёвый портвейн, который прятала в шкафу среди банок с закрутками.
Я жутко стеснялась её тогда, но всячески отстаивала перед одноклассниками, кидалась в драку, когда те называли меня дочерью кабацкой подстилки. Город маленький, утаить что-то было просто невозможно.
Ника была ещё маленькой и особо ничего не понимала, поэтому все удары безжалостных подростков я принимала на себя.
Это были ужасные два года, вспоминать о которых мне больно до сих пор.
А потом нам повезло — умер дальний родственник матери, оставив ей, как единственной наследнице, небольшой дом с участком.
Сомнительное везение, конечно — обрести радость жизни через чью-то смерть, но мы были счастливы тогда, казалось, что теперь всё обязательно наладится.
И первое время всё так и было. Мы сделали ремонт в пусть маленьком, но собственном доме, купили кое-какую мебель, мама уволилась из ресторана и устроилась по профессии — преподавателем игры на фортепиано в музыкальную школу, снова начала улыбаться и почти бросила пить. Почти.
Выпивала втихую, пока мы были в школе, и иногда вечерами, в ванной, подмешивая спиртное в чай… Оставить эту пагубную привычку она так и не смогла.
С годами всё становилось только хуже. С работы её уволили за систематические опоздания и перегар, устроиться в какое-то другое приличное место она больше не смогла, а в ресторан теперь требовались только молоденькие. Ей ничего не оставалась, кроме как пойти работать санитаркой в районную больницу. Пить она стала больше и чаще, уже не скрываясь от подросших дочерей.
К тому времени одноклассники от меня немного отстали, и мне больше не приходилось тратить нервы на склоки, всё своё время, упорство и усилия я вкладывала в учёбу. Я зубрила и зубрила, мечтая окончить школу с золотой медалью, чтобы точно поступить в московский вуз. Я спала и видела, как уберусь из этой надоевшей до коликов провинции и обустроюсь в столице. Мне было жаль оставлять Нику с опускающейся с каждым днём всё ниже и ниже матерью, но у меня не было выбора: лишь получив достойное образование я могла потом устроиться на хорошую работу и затем забрать сестру.
И я добилась своего — получила медаль и поступила куда хотела. В августе девяностого года я села в плацкартный вагон и покинула родной город, уехав в Москву в поисках лучшей доли.
Учёба давалась мне легко, днём я посещала пары, а вечерами подрабатывала репетитором английского у детишек богатых людей. На жизнь хватало, я даже могла позволить себе отправить небольшую сумму матери, чтобы она купила Нике одежду, или забила холодильник, так как знала наверняка, что питаются они чем попало.
Так пролетели пять лет, подходил к концу последний год моей учёбы, уже не за горами маячило получение красного диплома и перспективная работа переводчиком, как вдруг мне звонит Ника и говорит, что дом забрали «какие-то люди» и они с матерью были вынуждены снять комнату в коммуналке.
Внутри меня всё рухнуло на тот момент. Я здесь, а Вероника там, с пьющей матерью, ещё и без жилья… Ещё свежи были воспоминания моего детства, в той старой халупе с шуршащими за стеной крысами.
Оказалось всё до банального просто: мать влезла в какую-то авантюру, набрала долгов, выплатить которые была не в состоянии. Ушлые и не чистые на руку кредиторы быстро раздобыли откуда-то расписку «матери», о том, что она готова покрыть долги домом. Взамен пообещали, что тогда они будут в расчёте, то больше никогда не появятся в их с Никой жизни. Обещание они сдержали — исчезли, оставив мать и сестру на улице.
Произошедшее шокировало, но выбора, кроме как смириться и принять как данность реальное положение вещей, у меня не было.
Я начала с утроенной силой брать новых учеников, откладывая каждую копейку, и забивая на учёбу. К счастью, мне всё-таки удалось окончить институт с красным дипломом, и буквально сразу же посчастливилось устроиться в элитную частную школу преподавателем английского. Я бы в жизни никогда туда не попала, если бы не помощь благодарной клиентки, с чьей дочерью я занималась. Муж клиентки был директором этой школы, и благодаря им двоим я проложила себе тропинку к счастливому и безбедному будущему.
Я строила грандиозные планы, как накоплю приличную сумму, куплю собственное жильё и затем заберу к себе Нику. Как помогу ей поступить в институт, как хорошо мы заживём, а потом… потом мои мечты в одночасье рухнули.
Я снова здесь, в клетушке с тараканами, без огромных денег, прекрасных перспектив и веры в счастливое будущее.
— Ника, это ты? — мать отворила дверь, буквально вваливаясь в комнату. — Ой, Яночка, ты уже дома.
Я заметила, как она внутренне сжалась, стараясь сделать вид, что трезва. Если на сестру ей было всё равно, то меня она побаивалась. Осознавала, что с моим появлением в доме появилась новая приличная мебель и в холодильнике нормальная еда, и если я вдруг разозлюсь и уеду обратно, то они снова заживут впроголодь. Знала бы она, что никуда я не уеду, даже если очень захочу…
— Я-то дома. А ты где была? — вздохнула, снимая тесные туфли.
Ноги опухшие, в мозолях. Сэкономила, называется. Нет, так дело не пойдёт. Если за неделю не разносятся, придётся снова лезть в и так похудевшую заначку, и покупать новые.
Подняла покупки и отдала матери. Та трясущимися руками неловко перехватила пакеты, и продукты посыпались на пол.
— Да я… по работе ходила, по делам… — сочиняя на ходу, мать принялась поднимать выпавшие пачки и коробки. — Ой, апельсины-то зачем, дорого же.
— Нике витамины нужны. Синяя вся, волосы лезут.
Да кому я говорю, как будто ей есть до младшей дочери хоть какое-то дело.
— Колбаска, «Монастырская», моя любимая, — глаза заблестели, но увидев моё угрюмое лицо, быстро добавила: — Нике… пусть в школу с собой бутерброды берёт, завтракает…
Дай ей волю, на закуску всё пустит друзьям-собутыльникам. Тот же Толик первый в очередь встанет, не постесняется.
— Убери всё в холодильник, я к себе.
«К себе». Коробка семь метров, с зарешеченным окном. Словно тюрьма. Господи, что это за жизнь-то такая.
Закрыв дверь, не раздеваясь упала на кровать и впервые за последний месяц позволила себе дать волю эмоциям и вдоволь нарыдалась.
Часть 5. Ян
Ян
Мне нравилось начало учебного года. Все встречаются после долгой разлуки, сразу появляется много тем для разговоров: кто где отдыхал летом, кто с кем тусил, кто с кем замутил. Минаева второй день только и делала, что рассказывала всем и каждому о своих сногсшибательных каникулах, расписывая в красках баллады о тёплом море, белом песке, и крутых дискотеках на набережной. Девчонки раскрыв рот внимали каждому слову, как будто ничего интереснее в жизни своей не слышали.
Я практически все каникулы провёл дома, лишь в начале июля слетали с родителями в Египет и на неделю в Тбилиси на родину матери. Навестили деда, старшего брата Гошу: он сразу после института уехал продолжать семейный бизнес — процветающая винодельня Миладзе, гордость старого Вахтанга.
Мать — чистокровная грузинка, правда уже порядком обрусевшая, даже акцента не осталось. В конце шестидесятых уехала поступать в Москву, где на последнем курсе познакомилась с молодым первокурсником прикатившим из провинции, который был не только другой национальности и младше на пять лет, но ещё и к тому же нищий как церковная мышь. Спортивная сумка с одеждой и двадцать пять рублей денег — вот и всё богатство.
Дед, Вахтанг Миладзе, властный и уважаемый в Грузии человек, был страшно против их союза, даже приехал в столицу чтобы силой увезти строптивую дочь обратно, но бате как-то удалось уболтать деда, что закончит университет на отлично и его дочь в будущем не будет ни в чём нуждаться. И своё обещание сдержал.
Первое время жили в Подмосковье, где отец набирался опыта и обрастал нужными связями, и вот два года назад вернулись назад в его родные пенаты, город, где он родился и вырос, и где его дождалось тёплое место зам. главы администрации. Место перспективное и рыбное. Помимо стабильного заработка карман бати греет неиссякаемая «благодарность» местных предпринимателей. Кому-то ларёк в незаконном месте поставить, кому-то магазин на земле отведённой под детский садик построить. Так и живём.