Трижды переворошила рассыпанные мелочи.
Конверт с деньгами исчез.
Не помня себя, выскочила из комнаты и, не церемонясь, грубо растолкала мать. Та с большим усилием приняла вертикальное положение и, непонимающе моргая, уставилась стеклянными глазами.
— Где деньги? — стараясь держать себя в руках, прошипела я.
— К-какие деньги? — обдав волной тошнотворного перегара, пролепетала она.
— Мои деньги! Из коробки!
— Не знаю я ничего, ничего не брала я, — забубнила, явно испугавшись. — Ко-оль, Коль… — толкнула сожителя в бок. Тот лишь что-то хрюкнул, больше ни на что не реагируя.
— Деньги лежали в моей комнате! Наверху! В коробке! — прокричала ей в лицо, будто выплёвывая каждое слово. Руки трясло мелкой дрожью, в горле пересохло.
— Не видела, не брала! Коля! Коль! — повторяла как заведённая мать, расталкивая невменяемого любовника. Щёки и шея покрылись алыми пятнами, глаза бегали, выдавая очевидную ложь.
Впервые в жизни мне захотелось ударить собственную мать, и стало страшно от подобной мысли.
— Это же были мои деньги… на дом… — губы задрожали. Медленно села на табурет, уставившись на испорченный палас.
Два года я копила эту сумму, откладывала каждую копейку ущемляя себя во всем. Ездила по всей Москве, обучая избалованных деток столичных толстосумов. И вот так, разом, потеряла всё, что имела.
Теперь стало ясно, откуда столько дорогой выпивки, закуски, новая одежда… Дура! Как же я сразу не догадалась! Надеялась на порядочность родных людей. Мы же не чужие, она же мать!
Надо было положить деньги на книжку сразу же, а я всё откладывала на потом. А теперь всё… Как теперь быть? Что делать? А как же дом, моя мечта…
Слёзы жгли глаза, я вытирала их рукавом, размазывая тушь. Мать в полголоса причитала, не оставляя попыток разбудить Колю.
У меня нет дома, нет денег, и я скоро останусь без работы. Мать меня ненавидит, сестра видит во мне врага, директор вставляет палки в колёса. Есть Ян… Но ведь никто и никогда не даст нам быть вместе.
Кажется, теперь я начинала понимать, почему спиваются люди. Они просто устали, перестали бороться.
Не знаю, сколько я так просидела. Мать уснула, неудобно привалившись к подлокотнику дивана, а я сидела напротив, утирая слёзы и жалея себя.
Потом поднялась, положила в чемодан все самое необходимое и, так и оставив в своей комнате хаос из разбросанных вещей, молча покинула коммуналку.
***
— Иванникова? Ты чего тут делаешь? Господи, что это с тобой? — Инна стояла на пороге своей квартиры, в домашнем халате и смешных тапочках с меховыми помпонами.
Половину её головы украшали термобигуди, на лице маска из чего-то белого, с налепленными дольками огурцов.
— А… что со мной? — глупо спросила я.
— Ну у тебя всё лицо в разводах туши! Ты так в транспорте ехала, что ли?
Безразлично пожала плечами. Я бомж, нищая и безработная, какое мне дело до разводов какой-то туши?
— Проходи же скорее, чего стоишь, — Инна посторонилась, помогая мне затащить чемодан.
***
— Ну дела-а, — протянула Инна, дослушав до конца мою сбивчиво рассказанную историю.
Выдала практически всё: о расставании с Тимуром, правда, не назвав истинную причину разрыва, об украденных деньгах, о разговоре с Курагой, опустив лишь деталь о Заболоцком.
— Да ты пей чай, пей! И коньяк подливай! Да не жалей ты, чего накрапала как кот наплакал, — Инна от души плеснула янтарной жидкости мне в чашку.
Мы сидели за столом в её маленькой уютной кухне, где кругом кружевные салфетки, забавные солонки и сахарницы, вазочка с конфетами в центре стола. Среди этих милых сердцу мелочей, таких обыденных, и таких для меня недоступных, я чувствовала себя ещё более несчастной.
Не нужны мне миллионы долларов на счету, богатые ухажёры, заграничные путёвки. Я просто хочу жить спокойной жизнью, в своём маленьком доме. Встречаться с парнем, который мне нравится, и не бояться осуждения окружающих. Я хочу кружевные салфетки и вазочку с конфетами.
Инна, слегка захмелевшая, качала головой, честно пытаясь войти в моё положение. Остатки бигуди плавали в остывшей воде на дне ковшика — волосы до конца она так и не накрутила.
— Ситуация, конечно, патовая, врагу не пожелаешь. А точно это мать стащила?
— Или мать, или алкоголик её. Больше некому. Не Ника же, — отпив горький чай с коньяком, поморщилась, ощутив разлившееся внутри грудной клетки жгучее тепло.
— Да уж… Я попрошу бабулю, может, она как-то войдёт в твоё положение и подождёт деньги ещё пару месяцев, а ты потом заработаешь и…
— Инна! Очнись! — перебила, невесело усмехнувшись. — Я эти деньги два года копила, впахивая на двух работах и во всем себе отказывая. Я не заработаю здесь столько за пару месяцев, даже если буду с утра до ночи стоять на панели.
— Нет, но на панели так-то неплохо зарабатывают…
— Инна! — возмутилась я, и мы обе рассмеялись.
— А к Тимуру вернуться? Совсем без вариантов?
— Без.
— А может, тот, из-за кого ты от Тимура ушла, чем-то поможет?
— Да нет у меня никого! — возразила, осознав, что подруга меня уже давно раскусила.
— Ой, брось! Я же вижу, как у тебя глаза светятся! Даже сейчас, стоило только о нём упомянуть, ты буквально расцвела. Так кто он? Я его знаю? — заговорщицки подмигнула Инна, и даже голос понизила, будто кто-то нас мог услышать.
— Нет, он не сможет помочь, есть на то свои веские причины.
— Ну не хочешь говорить — как хочешь, — немного огорчилась Селиванова. — Ладно, что уж. Живи пока у меня, а как Сергеевна в свой пансионат отчалит — этажом ниже переедешь, будем соседками.
— Это, наверное, неудобно… К тебе парень приходит… — замялась я.
— Неудобно, Иванникова, штаны через голову надевать, а всё остальное… — Инна залпом допила коньяк, и поднялась. — Иди в маленькой комнате обустраивайся, сейчас я тебе постель чистую принесу. Кстати о парне, он придёт уже через полчаса, а я ещё не собрана. Сейчас причёску мне делать будешь.
Может, это было действие алкоголя, но я так расчувствовалась, что захотелось расцеловать подругу. И снова она меня выручает, в который раз. Стало жутко стыдно, что я допускала мысль, что она могла меня как-то предать.
В маленькой комнате со скромной обстановкой было тесновато, но по сравнению с коммуналкой, здесь были просто королевские хоромы. И, главное, никаких бездельников за стенкой, никаких криков и ругани.
Разобрала свои скромные пожитки, заняв всего одну полку старого полупустого шифоньера, на столе разложила учебные материалы, канцелярию. В спешке многое забыла, надо будет потом вернуться и забрать оставшееся.
Подумала о Нике, и стало стыдно: бросила её там совсем одну. Ну ничего, решила, что обязательно что-нибудь придумаю, может, заберу её к себе.
А мать… променяла детей на постороннего мужика! Разве это нормально? Даже животные так не поступают! Впрочем, Бог ей судья.
Через сорок минут на свидание убежала цветущая Инна: я стояла на балконе, провожая их пару немного завистливым взглядом.
Она может вот так запросто гулять с любимым, не скрываясь, не боясь осуждения.
Кокетливо оголив колено обтянутое черным нейлоном, Селиванова погрузилась в авто ухажёра, и машина резво отчалила, разогнав своим рыком стайку купающихся в пыли воробьев.
Ужасно захотелось увидеть Яна. Накатила нестерпимая тоска, до ломоты в груди. Подруга-подругой, но так хотелось прижаться в крепкому мужскому плечу, выплакаться в конце концов. (Читай на Книгоед.нет) Захотелось, чтобы меня элементарно пожалели. Я так устала тянуть всё на себе…
Взяла телефонную трубку и, посидев несколько минут в нерешительности, всё же набрала цифры номера Яна, вращая круглый диск пузатого аппарата.
Гудок, второй, третий…
— Слушаю, — раздалось на том конце провода, и сердце мгновенно сжалось.
— Это я, — пролепетала, почему-то почувствовав себя идиоткой.
— Яна? Сейчас… — раздалось какое-то шуршание, хлопок двери. — Ты откуда звонишь? Всё в порядке? — сказал уже громче.
— Да, в порядке… — не выдержав наплыва эмоций, всхлипнула.
— Я же слышу, что нет! Ты где? Я сейчас приеду.
— Да я просто позвонила… — зачем, вот зачем взваливать на него свои проблемы? Мало ему из-за меня достаётся?
— Не заставляй меня ходить и искать тебя по всему городу! Я же всё равно найду. Говори адрес.
— Давай встретимся в Платоновском сквере, у пруда.
— Я скоро приеду, дождись, — в трубке раздались короткие гудки.
Балкон Инны выходил прямо на этот сквер. Днём по дорожкам манерно прогуливались молодые мамочки с колясками, а вечерами лавочки были усыпаны компаниями шумной молодёжи и влюблёнными парами. Густые деревья и разлапистые кусты идеально подходили для тех, кто хочет скрыться от любопытных взглядов прохожих.
В конце сентября с каждым днём темнеет всё раньше. Вот и сейчас, время ещё не было и восьми, а на город уже опустились сумерки. Заняв дальнюю лавочку в конце аллеи, с нетерпением и трепетом дожидалась Яна.
Мы так редко виделись, какими-то урывками, скрываясь и прячась по углам как преступники.
Я понимала, что пока иначе никак, нужно немного подождать, когда он закончит техникум, и никто не будет вправе указывать ему, как жить и с кем встречаться. А если я уйду из этого колледжа, то у обоих будут окончательно развязаны руки. Но сейчас, когда свалилось столько всего одновременно, действительность окутала будто тяжёлым покрывалом, лишая малейшего просвета и свежего воздуха. Я сидела на лавочке, и ощущала себя такой несчастной и всеми покинутой, что против воли снова заплакала.
Он подошёл сзади, совсем тихо, и нежно обнял за плечи. Я ощущала кожей его прохладную колючую щёку, его ставший таким родным запах.
Ловко перепрыгнув лавочку, Ян сел рядом, с теплотой заглядывая в глаза.
— Почему ты плачешь? Что случилось?
Почему он, молодой и беззаботный, должен грузиться моими проблемами? Как же это стыдно… Но я не могла молчать, слова полились сами собой, как и слёзы…