Помимо публикаций, на которые у меня не было времени, пока я был занят практикой, я взял себе еще одну «нагрузку» - корректорство госэкзаменационных работ в нашем универе. Тут меньше спрашивают, где и кем ты работаешь, вернее, я им просто не говорил, что теперь – нигде. И никем.
Оксанка несколько удивилась, когда рассказал ей:
- А что, за это даже платят? И много?
- С полтинник за одну. Хватает? – спросил резче, чем хотел.
- Да, конечно, - поспешно ответила она и ничего не спрашивала больше.
Итак, мне скучно так, а назад не хочется – да и не можется? Что ни одни «большие» теперь не возьмут – а может сгоряча я так решил? И я, шутки ради, пробиваю по каналам.
Да нет, реальность оказывается куда более жесткой. Оказывается, Вольфинговское «вы – плохой адвокат» вшилось в меня багровым «А», совсем как у Готорна и его телки-прелюбодейки. Каналы мне вываливают, что весть о моем косяке разнеслась повсюду и вышла далеко за пределы Гринхиллз. Конкретной информацией, в чем я накосячил, не располагает никто. Просто он, сука, распространил в нужных кругах, что выкинул одного оборзевшего принсипала, вздумавшего ставить личные соображения выше интересов клиента и, не дай боже, выше процветания фирмы. Слил кому – не знаю, но, видать, кому надо, туда и попало.
Одним холодным и ненастным вечером Оксанка возвращается с работы радостная, видать, потому что дома ее жду я. Подходит ко мне, сидящему за ноутом, чтобы поцеловать, и я слышу, как у нее в животике происходят боевые действия.
Но в ответ на ее безобидные:
- Как дела? Ой, ужинать охота, покушать есть что-нибудь? – я неожиданно взрываюсь:
- Нет. Я ничего не приготовил. И – нет, работу тоже не нашел.
Вот урод. Будто она, беременная в состоянии контролировать позывы своего желудка. И будто наезжала на меня за то, что я без работы до сих пор.
Я тут же жалею о своем взрыве, а от ее реакции, робкой, пристыженной и виноватой мне только хуже.
Потом мы это как-то заминаем, попросту не говоря на эту тему. И вообще – она чувствует, что со мной что-то не то творится, но не расспрашивает. Не говорит на эту тему. Заикнулась поначалу, чтоб я не волновался, мол, на крайняк у нее же тоже сбережения, но моя реакция на это была настолько ледяной, что она больше не заикалась. Да будто нам больше поговорить не о чем и нечем больше заняться. Кстати, наши привычные встречи на брачном ложе и вне его от всего этого не страдают.
Меня ни в чем не винят и ничего не требуют. А мне не хочется слышать требований, но долбят и молчанки эти, обруливание острых углов, будто больной я и нужно щадить мою нервную систему.
Кстати, не все щадят. Майнхольд, узнав про то, что я безработный, сначала пробует подкалывать:
- Чувак, будет туго – свистни. Я за базар отвечаю.
Это он про то, что когда-то обещал помочь мне с баблом, если работу не найду. Как ни странно, его идеи, которые он рисовал мне этой весной, нашли спрос на нужном ему рынке, и насущное его на данный момент не беспокоит.
- А в натуре – ты как щас? – спрашивает он уже вполне серьезно.
- Нормально, - отвечаю уклончиво. - Сбережения есть. Хата есть. Тачка есть. Две даже. И зарабатываю по мелочи.
Меня жена теперь содержит, а она у меня экономная.
***
На Николаус тесть с тещей решают, что нам всем нужно посидеть у них «по-семейному», то есть, приглашают нас и моих-родителей-своих-сватов помечтать сообща, как будет, когда в будущем году у них родится внук или внучка.
Про мой теперешний статус все аккуратно молчат и вообще-то обстановка непринужденная и радостная в преддверии праздников. За столом тесть про между прочим рассказывает:
- Сосед злится - балкон ему строить не разрешают. Мол, не по плану. Судиться собирается, по инстанциям идти готов. Только когда ж это все разрешится.
- Года два-три, - отзываюсь. – Это если не пойдет дальше второй. Судебные сенаты по строительному праву сейчас вроде не так загружены.
- Да ну! – восклицают все в один голос.
Им это кажется много. Потом уважительно смотрят на меня – я вообще-то никогда не афиширую своей осведомленности в подобных делах и никогда не говорю… не говорил о работе.
- У меня друг и бывший коллега работает судьей по строительным процессам, - поясняю.
- Андрюша, а ты разве не мог бы?.. – спрашивает мать тихонько.
- Нет, я в гражданский суд запрос подал.
- А я не смог бы так – судить людей, - вдруг твердо произносит отец.
Никогда не выказывал восхищения моим родом занятий. Работу мою воспринимал как «сидение в бюро», а значит, нечто лучшее, чем выпало ему, но – будем откровенны, разве нормально мужику заниматься таким?