- Правильно, Коля, - одобрительно кивает тесть. – А вдруг ошибешься? Не судите – и не судимы будете.
Мать напрягается, Оксанка напрягается, тетя Аля тоже улавливает, что стало как-то неуютно. А я не говорю ничего.
- Ничего, Андрей, найдешь, - отец с тестем в итоге чокаются – за меня или за то, чтоб «нашел»?
Спасибо за веру в меня, думаю. Никто больше не муссирует тему «сын/зять – безработный».
Что-то не тянет меня у них задерживаться. Оксанке в понедельник на работу, а воскресенье хочется провести дома, и мы уезжаем на Примавере в холодную, синюю темноту декабрьской ночи. Николаус.
Оксанка дрыхнет на переднем сиденье. Она теперь часто засыпает в машине, в которой ей…
«…неудобно ездить» - замечаю, глядя на ее скукожившуюся фигурку.
Примавера… ковер-вертолет… Так, только не начинай, а… Ладно.
Но все- таки - это и седан, и все такое, но – нет, неудобно, я же вижу. В ее зелененькой ящерице и то удобнее. Почему так?
«Да», - думаю. «Время собирать камни».
***
В понедельник она, должно быть, пришла с работы пораньше, но меня дома не застала, поэтому по своем приходе домой вместо приветствия слышу ее удивленный возглас:
- А ты чего так поздно?
- Бастуют.
- Кто бастует?
- Работники нашего у-бана, метро. Вообще – весь городской транспорт стоит. Автобусы, трамваи…
- А… можно нескромный вопрос? Ты что, на транспорте ездил?
- Да.
- А-а... м-м-м... почему?
- А мне теперь не на чем больше ездить.
- Андрюх… ты… зачем?..
Затем.
Какой дурак покупает такие дорогостоящие тачки, думаю сегодня днем. Все нормальные люди, все адвокаты у нас... блин... у них в Гринхиллз берут в лизинг, и мне надо было.
На Мюнхенском народу больше, чем людей, я юлю между ними и искренне не понимаю, что им всем здесь надо.
Наконец я приехал, меня встречает серая «ракушка» автохауза с огромной багрово-красной фирменной надписью по периметру. Под этой надписью нижний виток ракушки будто отрезали, вместо него за витринными стеклами – выставочные модели на зеркально-антрацитовых полах, черные, серые-металлик, белые, а вход в ракушку охраняет рекламная колонна - герб с красным да черным на золотом.
- Назад возьмете? – с ходу говорю подошедшему ко мне чуваку-продавцу. - Я сильно не отрывался – так, в рамках.
Он узнает меня, здоровается:
- Вижу. Возьмем, конечно. Что показать вам новенького, г-н Эккштайн?
Мне льстит, что он помнит мою фамилию и думает, будто я просто хочу поменять на более новую модель. И он мне нравится. Правда.
- Показать – что угодно. Одобрю все. За этот год влюбился в Порше. А возьму в следующий раз.
Он понимает и даже бровью, нет, ни единым мускулом на лице не ведет. Учись профессионализму, пацан, говорю сам себе. Я говорил, что он мне нравится? Нет, не то. Я его уважаю, вот что.
- Проходите, обсудим, - приглашает он в кабинетик в глубине шоурума, почти незаметный с входа.
Если верить его бэджику, то зовут его Юлиус Фердинанд фон Кибитц.
- Послушайте, Юлиус, а можно вопрос?
- Можно на «ты». Я – Ферди. Давай коньяка, а? У меня Хеннесси есть. А то я шампанское не люблю вообще-то, а приходится клиентов угощать.
- Понимаю. Я его и сам не очень. Так это... – киваю на визитку, - своего рода псевдоним?
- Нет, всё настоящее, - говорит он невозмутимо. - У меня потомственный титул барона. Полное имя – Юлиус Фердинанд Карл Теобальд фон Кибитц фрайхерр (барон) цу Остеркамп, - строчит с такой же скоростью, с какой нотариус на заключении сделки бубнит заверяемый им документ на тысячу страниц. - А теперь впихни это на визитку. А образование финансово-экономическое. Просто машины люблю.
- А не легче было бы их «просто» коллекционировать?
- На это деньги нужны, а мы... ну, в общем, относимся к балтийской знати – слыхал про такую?
- Возможно.
- В сорок пятом Красная армия пришла, потом экспроприация – вот и потеряли все владения восточнее Шаальского озера. А те, в Эстландии, так и подавно. А дед мой в видерштанд, сопротивлении участвовал, Штауффенберга знал лично. Знаю, теперь все так говорят... Да ладно. Это я – так. Всегда не тем достается.
- Согласен.